История моей жизни
Шрифт:
Генерал-губернатору Кауфману немало труда стоило усмирить отпрыска дома Романовых и подвергнуть его домашнему аресту, с ведома и разрешения, конечно, Александра третьего.
— А вот недавно, — рассказывает Петр Данилович, — он такую штуку выкинул, что мы с Надеждой Александровной и посейчас находимся в большой тревоге. Ты представь себе только… Открывается у нас в Ташкенте по приказанию министра финансов Вышнеградского сельскохозяйственная выставка… А генерал-губернатор уже не Кауфман, а Розенбах… И вдруг приходит князю в голову посетить эту выставку. Надежда Александровна всячески его отговаривает,
Эти мирные беседы, происходящие по субботам в предбаннике первого номера, незаметно сближают нас, и мы с Петром Даниловичем становимся почти друзьями.
Однажды не без смущения сообщаю ему, что занимаюсь сочинительством. А когда говорю ему, что у меня уже написана целая повесть, он коротко спрашивает:
— Как называется?
— «Горничная», — немного краснея, отвечаю я.
— Ты что же это, всерьез? Ну-ка, тащи сюда. Почитай… Послушаем… Интересно, какой-такой сочинитель в Ташкенте объявился…
Приношу рукопись. Откупориваю бутылку, подаю наполненный стакан Петру Даниловичу, и когда он, выпив, вытягивает свое распаренное тело на диване, я приступаю к чтению.
Слушает он меня охотно. Молчит, не перебивает и только изредка, в интересных для него местах восклицает:
— Вот здорово!.. Откуда что берется!..
Кончаю. Взволнован я до крайности. Жду приговора.
Харченко переворачивается на спину и говорит:
— Дай кваску еще.
Быстро исполняю приказание и стараюсь по глазам угадать, понравилось ему или нет…
Петр Данилович выпивает квас, глубоко вздыхает и с чувством произносит:
— Неужто сам все это выдумал? Ежели так, то скажу тебе — хорошую штуку ты сделал. Я сам, брат, из Курска… Ну, а теперь давай одеваться.
Я и этому отзыву рад и мысленно благодарю Харченко за то, что до конца выслушал мое сочинение.
Моя жизнь незаметно начинает сливаться с жизнью Сони. Занятия с хозяйкой прекращены, вечера свободны, и я ежедневно посещаю маленький домик, где меня встречают с радостным блеском в глазах.
Я уже хорошо знаком с прошлым и настоящим семьи Сони. У нее еще имеется брат Давид — студент Киевского университета. Фамилия их — Александровы. Они родом из Могилевской губернии.
Старик Александров, еще недавно богатый человек, занимавшийся крупными железнодорожными подрядами, переехал в Среднюю Азию.
Переехал потому, что заключил с правительством договор на поставку материалов для железнодорожной линии Самарканд-Ташкент.
Сделка обещала большие барыши, и старый опытный делец пошел ва-банк. Ликвидировал все дела, распродал недвижимое и перекочевал в новый край.
Здесь он размахнулся во всю ширь. Желая сохранить за собой монопольное право, старик раздавал солидные
Александров азартничал, горячился, а впереди светило солнце славы, богатства и почета.
Но тут надвинулась грозная туча. Дело в том, что «белый царь» победить — победил, а завоевать доверие и любовь побежденных ему не удалось, и во многих местах вспыхивали восстания. Кроме того, последовали угрозы со стороны Англии.
В это время военное командование вынуждено было в видах чисто стратегических отложить на неопределенный срок проведение железнодорожной линии между Самаркандом и Ташкентом.
И огромный коммерческий узел, наполненный надеждами, планами, многозначными цифрами, миллионными итогами, лопнул и разорил дотла Соломона Александрова, мечтавшего стать вторым Поляковым.
Вот и вся коротенькая история семьи Александровых.
Сейчас они разорены до нитки, бедствуют, недоедают…
Мне, конечно, жаль Соню, но где-то внутри меня поет веселый голос, благословляя неудачу, давшую мне, потомственному пролетарию, возможность быть вхожим в дом, где живет девушка с такими чудными глазами, что готов за один их взгляд отдать всего себя, сгореть, погибнуть…
Сегодня прихожу к Александровым с твердым намерением сыграть роль доброго волшебника. Теперь мне уже хорошо известно, что мать и дочь голодают.
Знаю, что они третий день не готовят пищи. Живут спитым чаем и хлебом.
Час тому назад я выпросил у Мирошникова в счет моего жалования пять рублей. Эти деньги, составляющие половину моего месячного оклада, хочу отдать Соне. Но как это сделать? Если просто предложить взаймы — мать и дочь обидятся. Решаю подкинуть мою пятерку. Выбираю наиболее удобный момент и вкладываю кредитку в «Преступление и наказание», как раз в те, еще не читанные страницы, где следователь старается вырвать у Раскольникова признание своей вины.
Дело сделано. Сейчас Соня возьмет книгу, сядет на свое обычное место и станет читать вслух.
Начинается.
Сижу напротив и с преувеличенным вниманием прислушиваюсь к голосу чтицы.
Старуха устраивается в единственном кресле с недовязанным чулком в руках. При свете моих стеариновых огарков я углом глаза улавливаю сверканье спиц в сухих, изломанных пальцах.
Соня переворачивает страницу и вскрикивает:
— Мама!.. Здесь деньги… Пять рублей!.. В книге… Смотри!..
Мать подходит к столу, близорукими глазами скользит по моему лицу, разглядывает кредитку, а затем, выпрямившись, роняет с достоинством:
— Наверно, папа положил и забыл… Ведь мы не всегда были бедны…
Чтение прервано. В сумрак бедно освещенной комнаты входит тихая, сдержанная радость. Она светится в просторных глазах Сони и заметно играет на тонких губах старухи.
Ухожу довольный, счастливый и хвалю себя за добрый подвиг, совершенный мною.
17. Мать и дочь
Не могу больше служить у Мирошникова.
Задыхаюсь в этом чистеньком склепе, где жизнь так неподвижна, убога и бессодержательна.