История моей жизни
Шрифт:
У нее есть азбука и тетрадка — остатки брошенного ученья.
Сам Мирошников пробовал поучить жену, но попытка оказалась неудачной.
Мы с хозяйкой сидим на террасе друг против друга.
Из спальни доносится равномерный храп спящего хозяина.
Голубые занавески опущены, но и сквозь них знойные лучи полуденного солнца обдают террасу пламенем.
Моя ученица молитвенно сложила обнаженные руки и широко раскрытыми глазами по-детски смотрит на меня.
Трогательно ниспадают льняные локоны
Никак не могу привыкнуть к мысли, что предо мною сидит не девочка-подросток, а жена бывшего фельдфебеля Мирошникова.
Чтобы не разбудить хозяина, мы разговариваем полушопотом.
— Вы писать совсем не умеете?
— Нет, — коротко отвечает Анна Федоровна.
— А долю занимался с вами Иван Захарович?
— Нет, всего один год.
И опять предо мною ясным светом блистают голубые детские глаза. В них так много кротости, доверчивой наивности, что мне становится даже неловко.
— Почему же вы не научились писать?
— Я боялась очень.
— Кого?
— Мужа своего… Как закричит, как топнет ногой, как сожмет кулак — я вся и обомлею. И все из головы выпадает.
Анна Федоровна обрывает речь, прислушивается и, убедившись, что муж спит, добавляет:
— Иван Захарович страсть какой строгий, — чуть что не по нем, так сейчас же в карцер.
— В какой карцер?
— А в такой, что у нас в сенях, такая каморка имеется…
— И что же потом?
— А потом ничего: посижу, поплачу — и все тут.
У меня сжимается сердце. И в моем сознании растет чувство ненависти к хозяину.
Не знаю, как приступить к уроку, с чего начать, а главное, не могу притти в спокойное состояние. Безобидный детский облик моей хозяйки беспомощное дитя, попавшее в лапы жестокого человека — усиливает мое чувство жалости к женщине-ребенку, и я готов вступить в борьбу с Иваном Захаровичем.
— А вы меня, не будете наказывать? — неожиданно обращается ко мне хозяйка и с просительной лаской чуть слышно дотрагивается до моего локтя.
— Нет… Что вы, разве можно…
Задыхаюсь от волнения и чувствую, что сегодня наш первый урок сорван. Но, чтобы не навлечь гнева хозяина, я пробую показать Анне Федоровне, как надо читать по складам. Вскоре просыпается хозяин, и наш урок заканчивается.
Весь город знает, что умер учитель Сыркин. О нем говорят как об очень умном и на редкость добром человеке.
Но никому в голову не приходит, что номерной при семейных банях Мирошникова, человек совсем незаметный, плачет по ночам, вспоминая первого и лучшего друга.
Не могу писать. Робкие мысли не укладываются на бумаге, и моя тайная от всех работа не дает мне той высокой радости, какую я переживал, слушая одобрительные отзывы Льва Борисовича.
Теряю веру в свои силы и задыхаюсь в моей тесной, замкнутой жизни.
Суровый,
Не хочу быть номерным. Пускай лучше погибну на бродячих тропах, чем сидеть здесь, в этом жалком убежище, обслуживать и видеть голые тела ташкентских купцов и усатых полковников.
С такими приблизительно мыслями выхожу за ворота владения Мирошникова.
Сегодня праздник — Успенье. День нерабочий. Направляюсь к городскому парку, чтобы там на свободе хорошенько обдумать, как мне быть дальше и хорошо ли сделаю, если брошу службу.
Медленно поднимаюсь по нашей мягкой, пыльной улице. Скоро подойду к центру. Уже виден украшенный золотым крестом голубой купол нового собора. Вдруг останвливаюсь. На противоположной стороне улицы стоит молодая, коротко остриженная девушка и старается с помощью палки сбить каштаны с растущего перед крохотным домиком громадного, ветвистого дерева.
Она это делает слабо и неумело. Часто палка не достигает нижних ветвей.
Останавливаюсь и слежу за движениями девушки.
Она очень мила. У меня является желание помочь ей. Перехожу улицу и останавливаюсь в нескольких шагах от дерева, сплошь осыпанного коричневыми плодами.
Брошенная палка вновь возвращается ни с чем. Девушка взглядывает на меня, разводит руками и смеется.
— Позвольте… Я сейчас сшибу, сколько хотите…
— Пожалуйста, — выражает она свое согласие.
Поднимаю с земли довольно тяжелую кривую палку, размахиваюсь и с особенной силой швыряю в дерево. Густым дождем падают с дробным стуком каштаны.
Радостным восклицанием встречает мой успех девушка.
— Как это вам удается? Спасибо большое… Сейчас корзинку….
Она уходит в домик, а я наношу каштану второй удар. Из маленького оконца выглядывает голова старухи в белом накрахмаленном чепчике.
— Мама, посмотри, какое множество каштанов упало… — слышится со двора голос девушки, и вскоре она сама появляется с корзинкой в руках.
Мать называет ее Соней. Хорошо запоминаю удлиненный разрез темно-серых глаз и на редкость густые черные ресницы.
— Позвольте, я соберу, — предлагаю я.
Девушка с веселой улыбкой протягивает мне корзинку. С чисто обезьяньей ловкостью собираю каштаны и через несколько мгновений возвращаю доверху наполненную корзину.
Девушка благодарит и уходит. В окне исчезает белый чепчик.
Вот и все. Но для меня, одинокого человека, этот маленький случай является чрезвычайно интересным событием.