История науки о языке
Шрифт:
Во II в. до н. э. появляется одно из наиболее известных сочинений Александрийской школы – «О синтаксисе» Аполлония Дискола. Сам термин «синтаксис» употреблен здесь в широком смысле слова – для обозначения связи речевых элементов в их последовательности (слов в предложении, частей слов при словосложении, букв и слогов в слове и т. п.), причем обращается особое внимание на синтаксические отношения между частями речи. Аполлоний указывает, что полнозначное предложение рождается в результате сочетания имен и глаголов, с одной стороны, и зависимых от них слов (члена, т. е. артикля при имени, наречия при глаголах и др.) – с другой. Отмечает он и «замещающие» имена и глаголы части речи (местоимения, причастия и др.).
Наконец, при рассмотрении Александрийской школы отмечают и создание ее представителями (Зенодот из Эфеса, Аристофан Византийский, Аполлодор Афинский и ряд других) лексикографической
Занимаясь по преимуществу собственно грамматической проблематикой, александрийские ученые, как и их коллеги в других эллинистических центрах греческой образованности (например, Пергаме и на острове Родос), обращались и к философскому осмыслению языка. И здесь основным объектом их внимания стал вопрос о том, существует ли в языке какая-либо закономерность (аналогия) или же все зависит от «капризов употребления», часто не совпадающих с общими правилами (аномалия).
Представители стоической философии, сформулировавшие эту проблему, считали, что господствует в языке именно закрепленная употреблением аномалия. Во II в. н. э. принадлежавший к ним Секст Эмпирик, сравнивая грамматиков с людьми, пытающимися в каком-нибудь городе ввести в обращение собственные монеты вместо общепризнанных, и утверждая, что их деятельность приводит к появлению двух разновидностей эллинской речи, имеющих между собой мало общего: навязываемой «аналогистами» и обычной, которую эллины используют в повседневном обиходе, – указывал, что само понятие об аналогии можно получить, только наблюдая речевой обиход, который тем самым признается единственным критерием, не нуждающимся ни в каком «грамматическом искусстве». Отсюда делается соответствующий вывод: правильно говорит тот, кто практиковался в эллинской речи путем общения с людьми, а не тот кто знает аналогию. Поэтому грамматика, предписывающая правила (т. е. носящая нормативный характер), практически бесполезна. Необходимо не определять какие-то общие правила, а установить, какого обихода следует придерживаться, общаясь с людьми разных местностей, профессии, образования и т. п., а также соображаться с темой разговора. Таким образом, «умело воздавая каждой обстановке то, что ей приличествует, мы, очевидно, будем говорить по-эллински безупречно».
«Аномализм» был свойствен и некоторым грамматистам. В этой связи называют главу Пергамской школы Кратеса из Малоса (II в. до н. э.), разделявшего позиции стоиков и подчеркивавшего, что устанавливаемые на основании аналогии правила наталкиваются на большое количество исключений.
Для позиций представителей Александрийской школы, признанным главой которой был упоминавшийся выше Аристарх Самофракийский (215–143 гг. до н. э.), напротив, было характерно убеждение в том, что язык обладает регулярным характером и, описывая формы и слова языка, необходимо, исходя из соответствующих принципов, указывать на случаи их неправильного употребления. Понятно поэтому, что, при всех заслугах стоиков в области изучения языка, именно с александрийской традицией оказалось связанным создание систематических грамматик, о которых речь шла выше (хотя рядом с регулярными грамматическими правилами – «аналогиями» в них отмечались и разного рода исключения из них – «аномалии») [6] .
6
Примером аномалии в русском языке может служить слово «черепаха»: принадлежа грамматически к женскому роду, она может обозначать особей как мужского, так и женского пола.
Языкознание в Древнем Риме
Возникнув как небольшое поселение (по преданию, это произошло в 753 г. до н. э.), Рим постепенно превращался в мировую державу, подчиняя себе множество стран и народов. Уже первое соприкосновение с греческими колониями в Италии привело к началу процесса эллинизации римской культуры, который усилился к III в. до н. э., когда в орбиту римского влияния начали попадать государства эллинистического мира. Уже ко II в. до н. э. знание греческого языка и греческой литературы стало для большинства, претендовавших на образованность представителей римской знати, по существу, обязательным. Великий поэт Гораций писал в связи с этим:
Graecia capta ferecem victorem cepit et artesIntulit agresti Latio…(Побежденная
Естественно, не могла оставаться без внимания римлян и уже насчитывавшая к тому времени довольно богатую историю греческая традиция изучения языка – как в ее нормативно-грамматическом, так и философско-теоретическом аспектах. Считается, что знакомство с греческой грамматикой относится к 167 г. до н. э., когда в Рим прибыл с посольством упоминавшийся выше глава Пергамской школы Кратес из Малоса. Правда, характеризуя вклад римских языковедов в науку, обычно подчеркивают, что он был (по сравнению с греческой и индийской традициями) довольно незначителен, поскольку занимались они главным образом приложением александрийской системы к латинскому языку. Вместе с тем, многие идеи, выдвинутые греческими авторами, были продолжены в рассуждениях римских ученых. Так обстояло дело, например, с дискуссией об аналогии и аномалии. Специальный трактат этой проблеме посвятил Юлий Цезарь. Но наиболее полное отражение она (как и другие аспекты изучения языка) нашла в деятельности крупнейшего римского ученого Марка Теренция Варрона (116—27 гг. до н. э.), вообще отличавшегося исключительной широтой интересов и писавшего по самим разнообразным проблемам, включая сельское хозяйство (кстати, многие взгляды греческих авторов известны именно благодаря его передаче).
7
Лаций – область на Апеннинском полуострове, центром которого был г. Рим.
В своем сочинении «О латинском языке» Варрон указывал, что существуют два начала слов – установление и склонение (их можно сравнить с источником и ручьем). Устанавливаемые имена необходимо заучивать; поэтому желательно, чтобы их было как можно меньше; склоняемые же имена требуют немногих кратких правил, и поэтому желательно, чтобы их было как можно больше. Различая в «склонении» изменение и производство слов, Варрон отмечал, что оно может быть «естественным», т. е. возникшим «не от воли отдельных людей, а от общего согласия», и «произвольным», когда «каждый склоняет так, как ему вздумается». Разграничивая в этой связи словоизменение и словообразование и указывая, что нередко «в произвольном склонении бывает заметна естественность, а в естественном – произвол», Варрон останавливается на случаях их несовпадения, напоминая, что по этому поводу «греки и латиняне» написали много книг: одни считали, что в речи нужно следовать словам, которые подобным образом склонены от подобных, т. е. опираться на аналогию, тогда как другие думали, что последней можно пренебречь и следовать несходству, вошедшему в обиход, которое называют аномалией «Между тем, как я полагаю, – заключает свои рассуждения грамматист, – нам нужно следовать тому и другому, потому что в произвольном склонении преобладает аномалия, а в естественном – аналогия» [8] .
8
Резюмируя эту мысль Варрона, историки языкознания обычно сводят ее к формуле: словоизменение по преимуществу следует аналогии, а словообразование – аномалии.
Говоря об основных направлениях лингвистической работы в Древнем Риме, выделяют обычно следующие моменты:
– из философских проблем языкознания, помимо упомянутого выше исследования аналогии и аномалии, римских авторов интересовал и вопрос о происхождении языка. Здесь в основном имели распространение те же теории, что и в греческой традиции; одна из них – звукоподражательная – отразилась в знаменитой поэме Тита Лукреция Кара (I в. до н. э.) «О природе вещей»: «По побуждению природы язык стал различные звуки произносить, при нужде выражая названья предметов»;
– в области фонетики Варрон к выделенным александрийцами 24 звукам добавил еще двадцать пятый – заднеязычный носовой (в современной транскрипции [г|]);
– в сфере грамматики основная работа заключалась в приспособлении выработанных греческими учеными схем к латинскому языку Задача облегчалась тем, что оба этих языка, не являясь в собственном смысле слова близкородственными тем не менее очень близки по своему строю. Среди внесенных римлянами изменений отмечают введение отсутствовавшего в греческой грамматике особого падежа – аблятива (лат. ablativus – «отложительный»), которое связывают с именем Юлия Цезаря, а также исключение из числа частей речи отсутствовавшего в латинском языке члена (артикля) и выделение Варроном в качестве особой части речи междометий – слов, выражающих эмоционально-волевые реакции человека на окружающую действительность;