История одного безумия
Шрифт:
«Ну да… как змея, протиснулся в щель и сбросил с себя старость…
Однако, тьма все еще висит… все такая же изменчивая, туманная…»
«И бесы в ней, водят меня туда-сюда уже который день…»
«И меня… то жарой пугают, то стужей… изныла душа, покоя хочет… а придет покой, захочется еще чего-нибудь…»
«Чего?..»
«Не знаю, каких-нибудь благ, но блага ли они?.. светает, мне пора…»
«Ушел Бенедикт… он постиг все тайны, связи времен,
После несчастья в театре я иногда встречаюсь с Бенедиктом в доме на Поварской улице… я хочу его обнять, потрепать псу Пифагору загривок…
Секретарь мэра всех сбил с толку, устроив убийство на сцене… заставил приемную мать мэра играть роль дочери… вижу, как сама того не подозревая, она просовывает голову в петлю, не дождавшись занавеса… и все это в декорациях кошмара, ставшего реальностью для воображения…
Сам он скрывался в ложе над сценой…
Он тот же самый, и другой… лицо скучающее, застылое… не лицо, а маска…
Так и есть… он не может узнать себя, ощущает беспокойство…
Все перепуталось…
Он был и автором, и зрителем, и главным действующим лицом этого безумия, правда, замаскированного под очевидность…
Уже он путается в кулисах… он не понимает, как очутился на сцене, теряется в домыслах, гадает, кто его завлек, заставил надеть петлю…
Он застыл в неподвижности, в позе полной трагизма… и уже танцует в петле над оркестровой ямой вместе с женой и дочерью…
«Но это не моя дочь… или моя?..»
Воздух подергивается зыбью…
Зыбь усиливается…
Уже все танцует, раскачивается…
Открывается бездна, темная, мутная и тем более опасная…
Что скрывает муть?..
Все исчезает в мути… скрытые чувства, тайны его души…
Он осознает произошедшие с ним метаморфозы…
Время замедлилось… мгновения превращались в часы, месяцы, годы…»
«А дом на Поварской улице изменился, к нему пристроили крылья флигелей…
Я иду по коридору, заглядываю в комнату портного…
Сквозняки роются в бумагах на столе, в его книгах, разложенных на полках до потолка…
Рукой их не достать, нужна табуретка…
Помню, однажды я свалился с табуретки и приобрел рога на лбу… с рогами я больше похож на себя…
В комнату полковника я не решился войти…
Полковник застрелился… все еще чувствуется запах пороха… и дым висит вокруг лампы…
Полковник расстрелял портрет жены, потом пустил пулю в себя…
Жена полковника, Юлия, предала его…
Предательства полковник не выносил…
Убить жену он не смог, боль в сердце остановила…
Юлия
Умом женщин не понять…
Помедлив, я приоткрыл дверь в свою комнату… здесь в этой жуткой тишине когда-то витал мой дух…
И все еще витает…
Однако, кто-то здесь все изменил…
В комнате было светло, благостно и благодатно, а стало темно, уныло… кругом занавески, даже на зеркале…
Лишь стеклянные сосульки люстры над головой остались прежними… и вид из окна…
Кровать узкая, наверное, какой-нибудь старик поселился…
Закрыв глаза, я увидел жильца… ужасное видение…
Над кроватью висел портрет мальчика в панаме, которому год или два, а может и все три…
Неужели это я?.. вряд ли…
Кажется, кто-то постучался в дверь… и все еще стучится…
Наверное, сквозняк… нет, не сквозняк… мальчик в панаме… роется в бумагах на столе, что-то ищет… в тумане его разум…
Мальчику уже 7 лет… он сидит в инвалидное кресло тети на резиновых шинах… сочиняет… прибавляет слово к слову… играет словами… вводит себя в обман…
Послышался шелест…
Сквозняк листает сухие листья на террасе, словно страницы книги…
Осень… она как жизнь Юлии, жены полковника… красива и коротка…
После смерти полковника портной женился на его жене, Юлии, сестре Жанны… она умерла от родов… с тех пор портного грызла тоска… и грызет…
Чтобы не сойти с ума, портной увлекся философией, и, кажется, нашел успокоение…
Я тоже искал успокоения, допытывался на этот счет у портного, хотел что-нибудь узнать о загробной жизни тети…
Хотел бы я знать, почему философия не разлучила полковника с отчаянием?..
Женщины не помогали ему жить…
Полковник впал в исступление, стал самоубийцей…
«Любовь — ты смерть…» — это эпитафия портного на смерть полковника…
Бог хотел весь мир обнять, и вот оно возмездие…
И я был ранен любовью…
Меня бог спас от самоубийства…
Портной сказал, что я заблудился на пути к высокому, вечному…
Примадонна являлась и мне почти каждую ночь, и не одна, с приемными детьми…
Опять я заснул… проклятая сонливость…
Помню, проснулся я в страхе за семью…
Еще не потеряв, я уже плакал о потере, жалел детей…
И ад меня не отрезвил…
Я и там побывал… блуждал в потемках, ждал рассвета, пытался разгадать тайну смерти, но лишь покрылся сажей, копотью и язвами…»
«А беженцы все идут… у них исход…
Они идут мимо мечети, по улице мучеников, через руины театра… спустились к воде… идут уже по морю, по воздуху…
Для них все дорога, даже простор… нет стен, границ…