История одного Человека

Ячменев Георгий

Однажды, один из академиков столичного университета задумался, а действительно ли древесному соглядатаю и впрямь так нужно это пресловутое бессмертие? Ведь появился-то этот древень сам; никто его не призывал, а соответственно, и процессы в нём также проходят естественно. Всё, что пытаются свить народные целители – не более чем искусственный вариант повернуть время вспять. Не этими отвлечёнными мыслями нужно тешить себя; требуется взяться за это практически. Не сидеть с многотомниками в обнимку, а искать, раскапывать, что же такое мы упустили и какой такой символ всё никак не можем расшифровать.

Вот каковы были мысли Эбенхарта – доктора¹⁹ с археологического факультета. Столичные архивариусы поставляли ему все последние сведения, так или иначе связанные с деятельностью, закручивающейся вокруг дерева на площади. Из множества газетных статей, журналистских заметок и информаторских намёток, Эбенхарт был в курсе активности эзотерических общин. Ему также было известно, как в алхимических кузнях уже не первый месяц всё не стихает стук молота и не охлаждаются избитые со всех сторон наковальни. Для кузнечных старателей, свист

труб всегда раскалённых до бела печей успел стать столь же привычным звуком, как пение скворцов по утрам. Алхимики – это как те же еретики-отступники культа Калиго, с той только поправкой, что алхимическое еретичество противостоит не обрядностям Гелио, а официально академическим устоям. Всякий алхимик – это вольнодумец и самобытный учёный. Эбенхарт относился к ним не отрицательно, но с изрядной долей насмешливости, потому что видел в их попытках сотворить lapis philosophorum²⁰ не более чем детскую шаловливость. Будто бы эти отступники от научной доктрины действовали по принципу: «А почему-бы и не попробовать, вдруг выйдет». Казалось, что если бы они и добились своего, – создали бы самый настоящий философский камень, – применили ли они его тогда по назначению, разве не захотелось бы им самим напоить себя обожествляющей амврозией? Но то было только одно подозрение. Второе же лишь ещё живее рисовало в образах алхимических оккультистов их инфантильную веру. Rebis – это просто символ и только. Другими словами, сколь много не бури скважину, воды ты там всё равно не сыщешь, потому что искать-то надо было совсем в другом месте. А откуда могла затесаться эта ложная метка? Только из неправильной интерпретации тех знаний, доставшихся нам от древних. Крест не всегда означает клад, а rebis – далеко не бессмертие. Ко всему здесь требовалось подойти куда серьёзней, нежели как всё понимали те невежественные алхимики, что в своих кузницах не успели ещё начисто прогореть, зря перепробовав сотни самых разных рецептов по сотворению вожделенного камушка.

Осененный духом исследований, Эбенхарт собрал все имеющиеся у него рукописи по алхимическим трансмутациям, набрал трёхдневный запас провианта и с лёгкой поступью, запрыгнул на ближайший рейс Цитринитаса. Там он и пересёкся с известной нам пятёркой рыцарей, однако, прямой контакт меж ними так и не занялся. Он слышал поучительные рассказы пышноусового рыцаря, видел его «воспитательный» подход к нерадивому ученику, видать совсем ещё юному и неопытному. Подметил у трёх других воинов отпечатанную на их лицах закалённую в боях бывалость, а когда поезд приближался к последней станции, Эбенхарт понял, что порученное этим несчастным задание было не героической миссией, а скорее смертным приговором. Сам археолог вознамеривался прошмыгнуть через Нигредо незамеченным и утайкой прокрасться за кордон – в опустелые земли, давно покинувшие список тех территорий, за которыми Великий ещё продолжал присматривать своим всевидящим оком.

Приходилось «красться» и проворачивать всё это предприятие «утайкой» по той причине, что для выхода за периметр требовался допуск, коего у нашего университетского эмигранта само собой не было. Но изучив хранящиеся в архивах планировки кордонных сооружений, он отыскал в них пару лазеек, по коим и сумел беспрепятственно выйти на покинутые земли древности.

* * *

Близилась последняя инстанция. Купе всех вагонов Цитринитаса давно опустели. В несущимся по рельсам левиафане числилось всего шесть персон: Дивайд, Ваний, Эбенхарт, Пайдей, Номос и Логос. Тишина, что мертвецкой хваткой сжимала слух каждого, была и у кабины машиниста. Будто, когда подступал черёд высадки на самой последней из остановок, управление рельсовой змеёй передавалось на попечение призракам, а сам машинист при этом, с превеликим облегчением сходил где-нибудь в начале Нигредо. Призракам – вот уж кому точно не будет горестно что-то потерять, так как они и так уже успели растратить всё, что у них некогда было, включая и самое ценное – это саму жизнь. Дивайду же с четырьмя сотоварищами ещё только предстояло побороться за последнее и к полуночи, рыцарская пятёрка заступила в затерянный мир, где не было места ни святости, ни доблести, ни, тем более, правдивости. Каждый житель этого тёмного края хотел обмануть, убить или принести кого-то в жертву. Зачастую, какая-бы махинация не задумывалась, всё всегда сводилось к последнему – к воздаянию жертвенности.

У рыцарского ансамбля были данные о пропащих без вести жителях, рыцарях и паломниках; о местах, где их видели в последний раз и где те предположительно могли сгинуть. На взятой с собой карте, отметки, сделанные по кругу, сходились в одной точке – невзрачном трактирчике на окраине одного села. Туда-то и пустились наши пятеро героев.

Местность покрывали снопы полынных сборов, на полях располагались курты с засеянными на них, известными лишь огородникам Нигредо, плодами, трава же виделась совсем пожухлой, как перед наступлением морозной зимы, однако, такое представление было обманчиво. В сущности, если травы, деревья и растения, представали в столь неприятном виде, то состояние их, как и в других регионах, было постоянным. Как в Столице всё всегда зелёное и благоухающее, так и в Нигредо, вожжи правления отданы серо-бурым и тусклым тонам. Идя по размытой от частых дождей дороге, путники подбирались к таверне, укрывшейся под кроной чёрноствольной ветлы, что по природе своей, должна была наоборот, сиять, а не простаивать в омрачении. Такая противоречивость обнаруживалась не только в ивовой коре. Вся округа так и пестрила сплошными диссонансами. То, что привычно жителю Нигредо, приезжим всегда видится интереснейшей диковинкой; куда не глянь, всюду результаты грязного соития матери-земли с её небесным мужем. Даже нигредские дожди были тяжелее и переносились с куда больше требуемым для этого волевым усилием, нежели какая-нибудь слабая изморось Рубедо. Но у всех этих, так уютно живших плечо к плечу,

противоречий была и положительная сторона: они до невероятно обостряли восприятие, особенно это замечалось у визитёров, так как заморскость когорты необычных явлений мало кого оставляла равнодушным. Равнодушным не оказался и следопыт Пайдей. Обострившиеся ощущения подсказали ему, что дорога неспроста так изрезана десятком рытвин. Куда не всмотрись, оставленные в почве колеи имели одну и ту же толщину. Эти факты указывали не только на то, что к корчме частят гости на подводе, но и на то, что повозка эта всегда одна и та же. Рассуждать о поставщиках еды и питья было глупо, так как вокруг тускло освещённого трактирчика то и дело, простирались жнивья, окученные штабеля картошки и прополотые от сорняков грядки с чем-то вроде редиски. Словом, что-то, да уже не укладывалось в мирную картину неприметной гостиницы.

Зайдя в неказистое строение, странников встретил плотный запах табачного дыма, забродившего пива и свежего сала. Терпкое сочетание столь различных запахов вновь напомнило о специфичности Нигредо и его coincidentia oppositorum²¹. Вся эта специфика нарочито гнала всяких пришельцев в шею, как бы не желая быть втянутой ноздрями чужестранцев. Общество в этом заведении было далеко не приветливым. Тёмные, исхудавшие, большинство длинноволосые и неотёсанные, на многих лицах шрамы и ожоги, у кого-то приличествуют опознающие метки, проставляемые на заключённых в тюрьмах, лицевые черты у всех заострённые, выражающие не то извечную скорбь, не то апатию. Словом, встреть вы таких проходимцев, вам навряд ли бы захотелось заводить с ними милую беседу. Скорее вы урвали бы за тридевять земель, лишь бы с ними больше никогда не пересекаться. Но как раз противоположного и хотела добиться пятёрка провокаторов. Ваний жестом указал троим подопечным, мол, действуем как обычно. Немного науськанный перед выходом в Нигредо Дивайд тоже стал различать едва заметные знаки друга, поэтому действовал в точности, как и его товарищи. Усевшись в самом центре задымлённого зала, из-за барной стойки к ним направилась хозяйка. Выглядела она не лучше всех остальных посетителей: такая же исхудалая, с легко прощупываемыми по всему телу костями, волосы на её голове уже стали выпадать, что говорило не только о преждевременной алопеции, но и о нехватке в организме витаминов. Авитаминоз – это привычное для нигредцев, ровно, как и ничем не несводимый болезненный внешний вид.

– Извините, но на сегодня у нас запланирована ревизия, так что, прошу вас подыскать себе какой-то другой кров, – не без скрежета в голосе, заявила барменша.

Закурив бриаровую трубку и тщательно осмотревшись, Ваний ответил:

– Не сказать, моя милая, что у вас проблемы с продовольствием, – продуктов и выпивки и впрямь было в достатке, от чего намечалась первая несостыковочка. – Да и других ты почему-то не уведомляешь, чтобы они тоже пошли прочь.

В трактире наступила пора, которую Ваний обожал больше всего – это время затишья перед бурей. За столиком в уголке какой-то седой старичок всё не прекращал ёрзать на своём стуле, точно пёс, что вот-вот сорвётся с цепи; двое джентльменов у окна погрузили руки в неизвестно, что скрывающие дождевики, а один забулдыга, явно только притворявшийся пьяным, как-то не естественно напрягся, словно бы приготовился к совершению какого-то пируэта. Но никто не начинал действовать, все ожидали какого-то знака, какого-то сигнала. По опыту, Ваний знал, что в такие судьбоносные моменты, что-то, да всегда приходит, нужно было лишь выжидать и не торопить события.

– Господа, – снова потянула своё трактирщица, – я дважды повторять не буду. Муж мой и так в скверном настроении и мне не хотелось бы ко всему прочему упрашивать ещё и его, чтобы он задал вам трёпку и выпроводил вон. Будьте столь любезны, не соблаговолите ли сами убраться?

На что всё попыхивающий Ваний отвечал:

– Чу, моя хорошая, слышишь? Полагаю твой муженёк с гостинцами едет, – слух у Вания, как и у всех рыцарей, был заострён до невозможного, поэтому то, что окружающие не могли различить от дуновение ветра, Дивайд и остальная троица спокойно могли уловить в том же ветерке гремящие раскаты от колёс всё приближающейся повозки. Но старый вопрос оставался в силе – с продовольствием ли в карете? – Что уж нам теперь спешить. Пусть приходит, да сам с нами поговорит об уходе. Не гоже же вам отсылать в столь хладильную ночь пятерых кочевников, не имеющих ни пристани родной, ни знания этой местности. Заблудимся и всё – поделом нам.

Развернувшись и направившись обратно к стойке с напитками, у хозяйки слегка подёрнулись уши – характерный признак того, что теперь и она уловила шум приближающейся телеги. Эти отзвуки посеяли нетерпение и во всех остальных гостях столь прекрасного кабачка. Особенно прекрасным он стал тогда, когда все перестали играть в бал-маскарад и открыли свои подлинные личины.

Пара у окна только потянулась вытащить что-то из своих дождевых плащей, как головы обоих тут же разлетелись на мириады черепно-мозговых пазлов. Дивайд был молниеноснее остальных, однако, выправка Вания хоть и уступала в скорости всего на долю секунд, выкинутый им из ножен кинжал смог не менее запоздало впиться в горло седовласого старичка. Мимикрия охмелевшего сони закончилась в тот самый момент, когда поднятую им резко голову встретили два дула близнецов Номоса и Логоса, тотчас превратив ещё пока сносную на вид физиономию в кучу требухи из волос, зубов и осколков черепа. В это же время, Пайдей сбил с ног схватившую со стола нож жену трактирщика и сам устремился к последнему. Стремглав выскочив за порог, он нацелил свой револьвер на остановившегося во дворике маленького, грузного и весьма дородного джентльмена. Тот поднял руки вверх, как-бы капитулируя и отдаваясь на волю милостыни Пайдея. Из всех пятерых, душа следопыта была мягче чем у остальных. Этим и был обусловлен его, так сказать, манер действовать без кровопролития и с минимальным количеством жертв. Однако эта его добросердечность ещё сыграет с ним злую шутку, а пока что, коротышка с экипажа проследовал в шалман к своей непутёвой жёнушке и тут же начался допрос:

Конец ознакомительного фрагмента.