История одного филина
Шрифт:
— А то, чего доброго, этот взбалмошный ветер все развалит, — бормотал Ферко; он вымел из хижины снег и самую дверцу тоже подпер камышом. — Теперь полный порядок! — заключил он удовлетворенно. — Спи, миляга, больше все равно делать нечего.
Зрачки филина Ху расширились и засверкали, потому что камышовые вязанки заслонили свет, проникавший внутрь через дверцу, потом Ху распушил перья, и это всегда было знаком, что он спокоен: он чувствовал, что теперь его никто и ничто не потревожит, и ему было уютно.
Перекладину крестовины так удобно было обхватить когтями, и ветер теперь тщетно пытался намести снегу в хижину —
Ху нисколько не сбило с толку, что видимая им теперь картина была совершенно другой, чем в предыдущем сне, и эту, и прежнюю он воспринимал одинаково, как реальную действительность. Ему не мешало, что в прошлый свой сон он видел своих птенцов почти взрослыми, а сейчас самка — его подруга — еще только сидела на яйцах. Непоследовательность грез не путала общей картины вольной жизни.
Единственно важным было для птицы — почувствовать беспредельность пространства и времени, чем и влекли к себе филина Ху эти сны-воспоминания.
Во сне его была весна. Цепкий неприхотливый кустарник по обрыву скалы пестрит цветами, а из глубины расщелин мягко выползает бархатистый, зеленый мох.
Пора весны; кустарнику пришло время выбросить цвет, мху — зеленеть, а в пещере, в гнезде, филинихе пришла пора высиживать птенцов.
Вернулись и перелетные птицы — те, кто в дальних краях спасается от холодов и снега, но, когда солнце вновь прогреет камень и мошкара закружит над цветами, прилетает обратно. Одними из первых явились береговушки, которых в Венгрии называют еще безногими ласточками, потому что они никогда не садятся на землю, не ходят по ней, а лишь, когда надо, цепляются за выступы и расщелины в скалах, где и вьют свои гнезда. Прилетел важный сорокопут и обосновался на своем прежнем месте, в кустарнике; прилетели несколько славок, но появление их прочие птицы не заметили, так они были скромны и некрикливы.
Не опоздали к весне пустельги, свистом своим сразу же наполнившие всю округу и тревожно умолкнувшие, лишь когда среди зелени промелькнул стремительный сокол со своей подругой и придирчиво осмотрел прошлогоднее гнездо, которое и без того ни одна пичуга не отважилась бы занять.
Сокол обыкновенный — дневной властелин воздушных просторов, глава пернатого царства… и — признаем также — истребитель птиц. По счастью, он не охотится около своего гнезда, иначе поблизости не осталось бы в живых ни одной птицы, кроме филинов. Но соколу вовсе и не требовалось охотиться поблизости от гнезда. За мгновение переносился он через реку, еще один миг — и он уже исчезал за лесом на противоположном, пологом берегу реки, где и начинались его охотничьи угодья. Все птицы старались укрыться от него, потому что сокол был не слишком разборчив, в когти его рисковал попасть и простой воробей, и тяжеловатые дикие гуси…
Филин Ху со спокойным удовлетворением наблюдал за жизнью пернатого мира; все птицы были ему товарищами в пору кладки яиц, но в любой момент могли стать и его добычей. Не спастись бы от филина даже соколу, если бы Ху не придерживался общего правила — не охотиться поблизости от гнезда, — и это правило нарушалось разве что в самые голодные времена.
Но сейчас не было голода.
Тополя возле отмели почернели
Филин вбирал в себя этот мир, он жил в нем и чувствовал удовлетворение природой. Ему было хорошо, и он не строил никаких планов. Все его поступки определялись моментом, а в данный момент еще не настала пора охоты.
Но вот уже близился вечер.
Черные стрижи угомонились, багровый лик Великого сияния наполовину погрузился в воду, маленькие славки уже пропели свою скромную вечернюю песню; с полей потянулись к отмели большие стаи ворон, а филин Ху проковылял в глубь пещеры к своей подруге, чтобы выразить ей смутное сочувствие, подать молчаливый знак дружбы:
— Я здесь, рядом…
Самка не обратила на филина никакого внимания, но это ничуть не задело Ху. Высиживание птенцов — дело не шуточное, и за пять недель — пока птенцы проклюнутся — сойдет жирок с брюшка самки.
— Я здесь, — несколько раз в день напоминал о себе Ху, но оставалось неясным, замечает ли самка эти проявления сочувствия и готовность услужить со стороны будущего отца семейства.
Перед сумерками самка несколько раз поднималась с кладки и в полном сознании важности своей миссии переворачивала яйца.
— Только я умею так бережно переворачивать яйца, — говорили ее плавные движения, а филин Ху, как и положено образцовым мужьям, следил за хлопотной процедурой и тоже был вполне уверен, что никто другой не сумел бы так ловко перевернуть яйца…
Закончив отработанные поколениями манипуляции, самка снова опускалась в гнездо, и взгляд ее, который она бросала на супруга, казалось, говорил:
— Так ты еще здесь, ты не занят охотой?
— Мать моих птенцов знает, что час охоты еще не пробил. Кому знать лучше закон охоты, как не тебе?
— Я голодна!
Голодный взгляд самки понукал, поэтому Ху, едва дождавшись сумерек, мягко вылетел из пещеры, зачерпнув крыльями дохнувший прохладой воздух.
На этот раз он полетел не к вороньему поселению, а повернул на запад. Веял западный ветер, и он облегчал полет: филину нужно было только подставить свои легкие крылья попутному ветру и восходящим потокам воздуха. Каждую весну, примерно в одну и ту же пору, наступал период, когда в заливных озерах и старицах прибывало добычи: вода в реке спадала, а рыба, заплывшая туда с половодьем, оставалась на отмелях. В таких озерцах днем охотились балобаны, цапли и аисты, а по ночам приходила за своей добычей выдра, и прилетал филин, которому были по вкусу мясистые рыбины, во всяком случае, он каждый раз сперва наедался сам, а потом уже вспоминал о своей подруге, отощавшей и облезлой от долгого сидения на яйцах.
Но едва лишь вспомнив пещеру, Ху сжал в когтях увесистого сома, тяжело поднялся с ним в воздух и повернул к скалам. Полет был нелегок, потому что и ветер теперь был навстречу, и желудок, до отказа набитый, тянул вниз, и сом извивался в когтях, но в конце концов филин все-таки добрался до гнезда и положил рыбу перед строгой самкой.
— Ешь!
Самка не переменила положения, всем своим видом подчеркивая, что, когда она занята важным делом — высиживает птенцов, — волнения по поводу рыбины ей кажутся неуместными.