История одного филина
Шрифт:
Затем наступает непривычная тишина. Разом оборвали свои крики серые вороны, стих неугомонно-пронзительный свист стрижей, потому что из своей крепости в скалах появился хозяин воздуха — сокол Шуо.
Смолкла даже легкомысленная славка, начавшая свою песню в кусте шиповника, потому что никто из пернатых не знает, в каком настроении вылетел Шуо из своего гнезда и что у него на уме.
Семья соколов облюбовала небольшую пещеру в той же отвесной скале, где было гнездо Ху, но выше и восточнее него. Пожалуй, Ху был единственным, кто не боялся сокола, но ведь и пути их в воздухе никогда не пересекались. Когда сокол начинал свою утреннюю охоту, Ху сонно моргал на выступе пещеры,
Филин и сокол знали о существовании друг друга и, кажется, оба остерегались встречи, но об этом никто не мог знать наверняка. Во всяком случае Ху отлично был виден торжественный взлет сокола над рекой и, пожалуй, в глубине души филин испытывал нечто похожее на одобрение: ведь в сравнении со стремительным полетом Шуо его полет был чем-то вроде шлепанья вразвалку.
Путь властелина воздуха Шуо был отмечен почтительным молчанием всего птичьего мира, хотя молчание это длилось недолго. Сокол стрелой перенесся на ту сторону реки и исчез в направлении леса.
— Си-и-и… си-и-и! — снова подали голос стрижи, но теперь они этим оповещали, что приметили птицу, которой никто не боялся. Потому что скопа была существом, для теплокровных животных безобидным. Даже лягушкой она перекусывает редко, только если уж очень голодна.
Скопа плавно спустилась из поднебесья к реке, полет ее так неслышен, как течение воды. Скопа описывала круг за кругом и то снижалась до самого водного зеркала, точно видела там что-то интересное, то снова взмывала ввысь, очерчивала новый широкий круг и, паря, застывала на одном месте. Но вдруг она замерла в воздухе, сложила крылья, выпустила когти и с головокружительной высоты камнем ринулась в воду.
На месте ее падения река взбилась белой пеной, и филин Ху подался вперед, — а вдруг птица погибла! — хотя он не раз наблюдал за охотой крылатого рыболова…
Но вот вода вновь забурлила, на поверхности показалась желто-белая головка птицы, последовало несколько тяжелых взмахов крыльев, и скопа, несмотря на мокрые перья, легко взмыла ввысь, держа в когтях большую рыбину. Еще один круг над рекой, и птица-рыболов повернула к гнезду.
— Да, эта знает свое дело, — подумал Ху, — судя по всему, у нее птенцы…
К тому часу вся прибрежная округа уже сияла так, что глазам было больно. Самка филина и птенцы дремали, Ху повернулся, чтобы уйти в глубь пещеры, но прежде чем скрыться, невольно взглянул на небо и отступил назад, чтобы сверкание воды не слепило глаз.
Ху любил подсматривать за жизнью дневных обитателей из глубины пещеры; из сумрака было лучше видно небо и противоположный холмистый склон, над которым сейчас в нетревожимой вышине появился стервятник.
В жизни филина не было случая, чтобы он нос к носу сталкивался с существами, которые питаются одной падалью и летают только днем, однако Ху знал, что встречаются среди стервятников разновидности совсем мелкие и покрупнее и что они всегда появляются там, где на земле чувствуется запах мертвечины и трупного тлена. Среди племени филинов бытовало поверье, будто у стервятников дурной глаз, но Ху все же некоторое время с любопытством следил за его полетом: он мог лететь долго-долго не шелохнув крыльями.
Наконец стервятник скрылся. Ху почесался, почистил перья и забился в самую глубь пещеры, где семья его уже давно спала сладким сном; он хотел последовать ее примеру. Но уснуть Ху не мог: что-то беспокоило его,
Ненавидяще уставился Ху на отгораживающую его от вольного мира проволочную дверцу, сквозь которую он видит только пустой снежный день, клонящийся уже к вечеру. Ничего не видно, ничего не происходит, лишь за стеной хижины шуршат под свежим ветром сухие камышовые вязанки, да быстро, как всегда зимой, темнеет.
Затем пришел вечер, а с ним снова примчался ветер. Но не порывистый, резкий, что срывает крыши с домов, и не тот, что с воем и стоном тащит за собою тяжелые, набрякшие снегом или дождем тучи, а коварный, пронизывающий северный ветер, который не спешит, не несется грозно, но зато проникнет в каждую мелкую щелку, пройдет сквозь каждую неплотно прикрытую дверь, ощупает каждое незастегнутое пальто.
Ферко курил, сидя в конюшне на ларе с овсом. Возле него, связанные попарно, лежали вороньи лапки, что означало почти то же самое, что готовые денежки, а значит, и новые запасы сигарет.
— Запрягай завтра с зарей, Ферко, надо поспеть к скорому поезду.
— Что, разве господин аптекарь уже уезжает?
— Дела у него, Ферко, да и неспокойно всюду: и у нас, и там, у них.
— Оно понятно, — кивнул Ферко, хотя почему бы господину аптекарю не устроить так, чтобы господина агронома приставили к бензиновому складу? Господин аптекарь сам говорил, что людей на складе не тронут, даже если, не дай бог, война начнется…
— Нельзя, Ферко. На складе остались только специалисты-техники и шофер.
Ферко задумался.
— Ну, Йошку Помози по крайности можно было бы пристроить…
Агроном ничего не ответил, задумчиво глядя перед собой.
«Надо бы Йошке помочь, — думал он, — хотя, правда, он всего-то без году неделя как солдат». Но мысль эта не покидала агронома, и, встретившись на другой день с Лаци, секретарем сельской управы, он повернул разговор на ту же тему.
— Пожалуй, я мог бы кое в чем повлиять на судьбу парня. Фельдфебель Палинкаш пишет, что взял Йошку под свою опеку и что парень заслуживает того: самый старательный в роте. Кроме того, фельдфебель упоминает в письме о вещах куда более важных: что командиром роты у них капитан Хорват… А Хорват… когда-то был моим подчиненным. Если только от него зависит, кого из рядовых куда определить на службу, то можно считать — дело улажено. Это ты, Пишта, ловко придумал.
— Не я, это Ферко первым додумался.
— По душе мне этот Ферко: кто бы подумал, какие умные мысли приходят в голову человеку, который почти не слезает с ларя с овсом… Что, дядюшка Лаци уже уехал?
— Утренним скорым. Очень беспокоится, бедняга…
— Еще бы! Сейчас вся страна взбудоражена, и, к сожалению, причин для этого достаточно.
После отъезда аптекаря погода еще несколько дней оставалась холодной и ветреной. Лес шуршал, шелестел и изредка постанывал. На полях где накрутило заносы по грудь человеку, а где чернели рубцы окаменелых борозд, и даже зайцы побросали свои открытые ветру лежбища и укрылись в чащобе кустарника на опушке леса. Относительно спокойны были только те обитатели леса, на ногах которых имелись копыта: они помогали им добывать корм из-под снега. Холод и ветер придавали им чувство безопасности, потому что в такую погоду охоты никогда не бывает, а в густом черном ельнике ветер чувствовался только вблизи опушки, в глубине же чащобы подушка опавшей хвои хранила тепло и память о лете, а воздух был неподвижен.