История одной страсти и трех смертей
Шрифт:
Павлина продолжала молчать.
— Для того чтобы к тебе вернулись силы… Чтобы у тебя снова появился вкус к жизни… Может, ты расскажешь мне что-нибудь? Поможешь мне помочь тебе?
— Я много раз видела один и тот же сон, — сказала Павлина, все так же уставившись в пол недвижным взглядом. — Андриане два или три года… — Она помолчала и решила пояснить: — Вообще-то через тринадцать дней ей будет шесть месяцев.
Она опять умолкла на целую минуту. Анастопулос умел слушать. Павлина заговорила вновь:
— Так вот, Андриане два или три года. Она стоит посередине большой комнаты. Это гостиная или спальня, не знаю. Роскошно
«Девочка начинает смиряться с реальностью, — подумал Анастопулос. — Может быть, лечение оказалось вовсе и не таким безрезультативным, как мне казалось. Надо будет дать знать Вассо…»
9
Суббота, двадцать второе ноября 1958 года
Павлине нравилась работа в бакалейном магазине. Можно было никуда не торопиться. Если в пакете с чечевицей она замечала соринку, которую не заметила вовремя, она с удовольствием перебирала все заново. Она любила сортировать цитрусовые, трогать их, откладывать в сторону те, которые перезрели и не годились для продажи. Они пойдут на варенье. Был сезон айвы. Павлина тщательно мыла фрукты, вытирала досуха, до блеска, затем одним движением, требовавшим силы и ловкости, удаляла сердцевину. Физический контакт с плодами действовал на нее благотворно.
Павлине доставляло удовольствие каждое прикасание мокрыми пальцами к сваренной, превратившейся в широкие плотные полосы айве. Ей нравилась едва заметная шероховатость ее поверхности, во рту у нее возникало ощущение терпкости айвовового джема, и она заранее представляла себе гармоничное сочетание двух привкусов: нежного — мякоти плодов, и сильного — коньяка.
Это занятие успокаивало ее, придавало сил. Другая работа ей нравилась меньше. Доставая из бочки с рассолом соленую скумбрию и раскладывая ее в килограммовые и двухкилограммовые жестяные банки, она всегда чувствовала легкую тошноту. Но даже этим занималась охотно.
Беженцы из Турции, обосновавшие на берегу моря во Вьё-Фалере или чуть севернее, в Неа-Смирне, свято хранили обычаи Малой Азии. Соленая скумбрия в банках была для этих людей частью очень важного ритуала. Шриссула была одной из них, и поэтому Павлина старалась все делать как можно лучше.
Павлина раскладывала по пакетикам листья сушеной дикой мяты в подсобке, когда услышала звяканье подвешенного над дверью колокольчика. В то же мгновение очень молодой, почти детский женский голос произнес:
— Я вам весь магазин заняла своей коляской.
Павлина тотчас бросила работу и вихрем помчалась в магазин. Шриссула стояла за кассой — массивная, суровая и готовая к немедленному вмешательству.
— Это мальчик, —
«Значит, это не девочка…» — с облегчением подумала Павлина.
Шриссуле хотелось избежать повторения позавчерашнего инцидента. Все произошло как раз тогда, когда она вышла из магазина буквально на пять минут, чтобы отнести банку скумбрии в ресторан «Лидо». Вернувшись, она обнаружила Павлину с какой-то молодой женщиной стоящими друг против друга с напряженными лицами и готовыми сойтись врукопашную. Клиентка, женщина лет двадцати четырех — двадцати пяти, прижимала к себе младенца. Судя по розовой распашонке, это была девочка. Малышка с красным, испуганным лицом надрывно кричала.
— Ваша работница — сумасшедшая, — воскликнула клиентка, указывая на Павлину подбородком.
— Что случилось? — спросила Шриссула.
— Я вошла в магазин. Она подскочила ко мне, потом наклонилась к коляске! Разбудила малышку! Представляете! Перевернула ее и взяла на руки! Вот так! Как безумная! Хорошо, что вы вернулись, я хотела уже звать полицию. Что с ней такое, с вашей продавщицей, почему она вот так хватает чужих детей? Клянусь Пресвятой Девой, она сумасшедшая!
Молодая женщина уложила младенца в коляску и, не сказав больше ни слова, покинула бакалейный магазин.
Шриссула подошла к Павлине, обняла ее и увела в подсобку. Она села рядом с ней:
— Если каждый раз, видя маленькую девочку, ты будешь приходить в подобное состояние, ты убьешь себя своим горем…
Шриссула прошептала последние слова, гладя Павлину по голове.
— А если это была моя Андриана?
Шриссула ничего не ответила.
И вот по прошествии двух дней Павлина опять потеряла контроль над собой, едва услышав слово «коляска».
— Так, уже почти два часа, мы закрываемся, — сказала Шриссула отрывисто.
Ее терпению пришел конец. Она направилась к входной двери и закрыла ее на засов. Затем повернулась к Павлине, вздохнула, словно хотела что-то сказать; по ней было видно, что она колеблется. Еще раз глубоко вздохнула и, видимо приняв решение, торопливо произнесла:
— Я хочу рассказать тебе кое-что. Давай поднимемся в гостиную.
Они уселись рядом на диване в гостиной.
— Я никогда не говорила тебе о том, что у меня был первый муж, — сказала Шриссула.
— Ты была замужем? До того как познакомилась с Павлосом?
— Это произошло больше тридцати лет тому назад. Мои родители покинули Смирну во время массового бегства. Нас разместили в лагере в Анависсосе, как и большинство беженцев из Малой Азии. Мой отец был резчиком по мрамору. Служба по делам беженцев нашла ему место в мастерской Марусси. В то время много подобных мастерских открывались в непригодных для жилья ангарах. Мастерская принадлежала двум двоюродным братьям. Настоящим хозяином являлся Яннис, человек суровый, почти грубый. Но мастер при этом необыкновенный. Вел дела не мудрствуя лукаво. Он говорил: «Либо так, либо никак, а то, что вас интересует, это лишь видимость». И почти всегда умел убедить. Люди любят, когда ими руководят. В общем, его двоюродный брат Ерассимос был настоящий художник, любил тонкую работу. В свободное время он из остатков мрамора делал копии античных произведений. Короче, мы с моей сестрой Мирто вышли замуж за двоюродных братьев.