История одной страсти и трех смертей
Шрифт:
— Встретимся в гримерной.
Такис направился к Павлине. Подойдя очень близко, протянул ей руку. Она выдержала его взгляд и не шелохнулась.
— Ты сердишься на меня за то, что я не пришел на похороны? — Он опустил руку и добавил: — Так ведь?
— Похороны произошли из-за тебя.
— У твоего двоюродного брата были проблемы, — возразил Такис, делая ударение на слове «проблемы», словно это все объясняло.
— Из-за тебя, и только из-за тебя, — произнесла Павлина более громко.
Такис на секунду опустил взгляд и снова
— Ничего подобного, Павлина. Я любил твоего двоюродного брата искренне. Я не хотел причинить ему ни малейшего зла! Если бы я знал, что он настолько раним… Он не понял того, что я ему сказал… — Такис говорил приглушенным голосом, тревожно оглядываясь на стойку охранника. Потом добавил шепотом: — Я никогда никому не делал зла!
— Арис прекрасно понял все, что ты хотел дать ему понять, — сказала Павлина громко. — Ты издевался над ним, и ты убил его!
— Все могло быть совсем по-другому…
Прохожие вокруг них начали замедлять шаги и останавливаться.
— Лгун! — закричала Павлина. — Арис умер из-за тебя, господин великий актер! Он умер потому, что ты ему золотые горы обещал! Ты воспользовался его добротой, его телом, а потом прогнал его!
Вдохновленная безмолвной поддержкой собравшихся вокруг стойки охранника людей, Павлина продолжала:
— Ты убил его! Он сказал мне, что уйдет из этой жизни, уйдет от тех, кто пользуется его телом и смеется над его чувствами!
Охранник вышел из-за стойки и подошел к актеру:
— Такис, у тебя проблемы?
— Арис умер из-за него! — кричала Павлина. — Он сказал мне это перед смертью.
Такис был уничтожен. Охранник посмотрел на Павлину встревоженным взглядом:
— С тобой все в порядке, девочка?
Обращаясь к нему, Павлина очень быстро заговорила:
— Мой двоюродный брат Арис сказал мне: «Я буду плыть, пока у меня не кончатся силы». Я подумала, что он нырнет, а потом вернется! Что заплыв в четыре часа охладит его пыл и вернет в равновесие. И он нырнул и поплыл как сумасшедший. Я стала кричать. Метров через пятнадцать он остановился, обернулся и прокричал мне что-то в ответ. Я поняла только: «Скажи Такису, что…», а потом он ударил рукой по воде, и я ничего не смогла расслышать из-за этого всплеска. Я завопила, что ничего не поняла, а он уплыл далеко от берега и утопился.
— Господи, как же так? — воскликнул охранник.
— Мой двоюродный брат покончил жизнь самоубийством из-за Такиса, он…
Павлина не договорила, судорога согнула ее пополам.
— Ты измучила себя, — сказал охранник. — Садись за стойку, я пойду такси поймаю. — Он повернулся к актеру: — А ты давай заходи! Тебе еще пьесу играть.
Такис вошел в помещение театра.
— Мне уже лучше, — сказала Павлина. — Я сама справлюсь, у меня часто судорога бывает.
— Какой у тебя срок? — спросил охранник.
— Месяц остался.
Она долго не могла отдышаться. Когда судороги прекратились, Павлина подошла к главному входу, где ждала ее Деспина, и сказала, что хочет вернуться домой.
Когда на следующий день Деспина
— Почему ты мне ничего не сказала? — спросила Деспина вечером, вернувшись с работы. — Ты можешь положиться на меня, ты ведь это знаешь, правда?
— Прости меня, — сказала Павлина. — Я не хотела ставить тебя в неловкое положение.
— Понимаю, — кивнула Деспина. — Но знаешь, ты могла бы мне все рассказать. Я тебя никогда не предам. — Она задумалась и добавила: — Главное, ничего не говори об этом случае Стелле.
8
Понедельник, двадцать восьмое апреля 1958 года
Боль зародилась в матке, поднялась до поясницы и в долю секунды охватила весь живот. Затем она ослабла, затаилась где-то в глубине, что, по сравнению со схватками, показалось Павлине просто подарком. Но передышка оказалась недолгой, буквально несколько секунд спустя боль снова как огнем обожгла Павлину.
Павлине почудилось, будто кто-то присоединил к ее половым губам зажимы двух оголенных электрических проводов. Она подумала, что их легко будет отодрать сразу же после того, как она проснется. Как только соберется для этого с силами…
Нет, провода причиняли ей слишком сильную боль. Их нужно отсоединить от тела прямо сейчас. Она попробовала приподняться. Ничего не выходит! Она страшно отяжелела! Руки, плечи, ноги, каждая частичка ее тела словно налились свинцом. Павлина снова попыталась привстать, и опять безрезультатно, движение лишь усилило электрические разряды. Теперь они прекращались лишь на одну-две секунды, а боль поднялась гораздо выше пояса. Павлина пыталась поднять левую руку, потом правую — без всякого успеха. В горле у нее пересохло, язык не повиновался, во рту появился страшно неприятный привкус уксуса.
Павлина почувствовала, как ее касается чья-то рука. Она приоткрыла глаза. Медсестра, полненькая женщина лет пятидесяти, с очень кудрявыми седыми волосами, держала ее за запястье, глядя на свои наручные часы. Ее губы некоторое время шевелились в беззвучном счете, потом сестра прошептала:
— Восемьдесят два.
Заметив, что Павлина с отчаянием смотрит на нее, она торопливо, скороговоркой произнесла:
— Все прошло удачно…
Поднялась и с удивительной для человека ее телосложения живостью стремительно вышла из комнаты. Павлина закрыла глаза и заснула.
Она проснулась, словно от толчка, вся в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. Склонившаяся над ней медсестра снова измеряла пульс.
— Мой ребенок, — прошептала Павлина. — Мой ребенок…
Медсестра со страдальческим видом посмотрела на нее. Павлина заговорила чуть громче:
— Где он?
Медсестра не шелохнулась.
— Где мой ребенок?
Медсестра с потерянным лицом продолжала держать Павлину за руку, уже забыв, зачем она это делает.
— Он умер? — Павлина произнесла эти слова едва слышным голосом.