История российского сыска

Кошель Петр Агеевич

В период следствия по делу параллельного антисоветского троцкистского центра был принят ряд важных решений.

25 сентября 1936 года Сталин, находясь в Сочи, направил Ка­гановичу, Молотову и другим членам Политбюро ЦК ВКП(б) те­леграмму, в которой говорилось:

«...Считаю абсолютно необходимым и срочным делом назна­чение тов. Ежова на пост Наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела.

Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова». На следующий

день Ежов был назначен наркомом внутренних дел СССР с оставлением его на посту секретаря ЦК и председате­ля КПК при ЦК ВКП(б).

29 сентября 1936 года Политбюро приняло (опросом) поста­новление «Об отношении к контрреволюционным троцкистско- зиновьевским элементам», которое было подписано Сталиным:

«Утвердить следующую директиву об отношении к контррево­люционным троцкистско-зиновьевским элементам:

а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов-диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе;

б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следст­вие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не закончены, но и тех, которые были раньше высланы».

Подписанная Сталиным директива Политбюро о необходимо­сти расправы с троцкистами свидетельствует о том, что перед ор­ганами НКВД была поставлена прямая задача: организовать громкий процесс над наиболее видными в прошлом участниками троцкистской оппозиции.

Как видно из архивных документов, Сталину в процессе след­ствия по данному делу направлялись многие протоколы допросов обвиняемых и лиц, их изобличавших.

Знакомясь с протоколом допроса Сокольникова от 4 октября 1936 года, Сталин на полях той части протокола, где излагался от­вет Сокольникова о встречах и разговорах с английским журнали­стом Тальботом, сделал следующую пометку: «А все же о плане убийства лидеров ВКП сообщил? Понятно, сообщил».

На последней странице протокола, где Сокольников утверж­дает, что он не знал о связях Тальбота с английской разведкой, Сталин написал: «Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ, обо всем. Сокольников — следовательно — был информатором (шпионом-разведчиком) ан­глийской разведки».

Этот протокол допроса Сокольникова по поручению Сталина 22 октября 1936 года был разослан членам ЦК ВКП(б).

Проверка показала, что следствие по делу велось ускоренными темпами, необъективно, с грубейшими нарушениями законнос­ти. Аресты Пятакова, Сокольникова, Радека, Серебрякова, Лив­шица, Князева, Ратайчака, Пушина, Граше и Норкина были про­изведены без санкции прокурора.

Как сообщили в своих объяснениях в 1961 году бывшие со­трудники НКВД СССР Газов, Иорш и Воробин, имевшие прямое отношение к следствию по данному делу, руководство НКВД тре­бовало от оперативного состава любыми средствами вскрывать вражескую деятельность троцкистов и других арестованных быв­ших оппозиционеров и обязывало относиться к ним как к врагам народа. Арестованных уговаривали давать нужные следствию по­казания, провоцировали, угрожали. Широко практиковались ночные и изнурительные по продолжительности допросы с при­менением «конвейерной системы» и многочасовых «стоек». Вся система допросов была рассчитана на морально-психологическое и физическое изматывание

подследственных.

Об этом свидетельствовал в 1938 году и бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский. Он, в частности, пока­зал, что лица, проводившие следствие по делу параллельного анти­советского троцкистского центра, начинали допросы, как правило, с применения физических мер воздействия, которые продолжались до тех пор, пока подследственные не соглашались давать навязыва­емые им показания. Часто протоколы допросов и очных ставок со­ставлялись только после признания арестованными своей вины.

Практиковалось оформление одним протоколом многих до­просов, а также составление протоколов в отсутствие допрашива­емых. Заранее составленные следователями протоколы допросов обвиняемых «обрабатывались» работниками НКВД, после чего переиечатывались и давались арестованным на подпись. Объяс­нения обвиняемых не проверялись, серьезные противоречия в показаниях обвиняемых и свидетелей не уточнялись.

Допускались и другие нарушения процессуального кодекса.

Большинство обвиняемых по делу параллельного антисовет­ского троцкистского центра длительное время категорически от­рицали свою виновность. Так, показания с признанием вины Муралов дал лишь через 7 месяцев 17 дней после ареста, Сереб­ряков через 3 месяца 16 дней, Радек — через 2 месяца 18 дней, Ту­рок — через 58 дней, Норкин и Лившиц — через 51 день, Дробнис — через 40 дней, Пятаков и Шестов — через 33 дня.

Однако, используя меры физического и морального воздейст­вия, манипулируя материалами прошедших в 1934—1936 годах судебных процессов, «разоблачавших» троцкистов и их антисовет­скую деятельность, органы следствия добились от обвиняемых нуж­ных показаний.

Большинство обвиняемых, давая требуемые от них показания, делали это, по их словам, прежде всего в интересах окончательно­го разоблачения и разгрома троцкизма. Так, Муралов, отвечая в суде на вопрос Вышинского, почему он на следствии так долго не давал показаний о своей виновности, ответил (цитируется по исправленной стенограмме судебного заседания):

«...Я думал так: что если я дальше останусь троцкистом, тем более что остальные отходили — одни честно и другие бесчест­но... во всяком случае, они не являлись знаменем контрреволю­ции. А я нашелся, герой... Если я останусь дальше так, то я могу быть знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало... И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми месяцев, что да, подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет, за которое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске...

Предположим, меня даже запрут или расстреляют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволю­ции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться...

Опасность оставаться на этих позициях, опасность для госу­дарства, для партии, для революции, потому что я — не простой рядовой член партии...»

Подобные объяснения давали и другие обвиняемые по этому «делу».

Характерны показания Радека, которые он дал 4 декабря 1936 года:

«Я выбираю путь откровенного признания фактов, которые я отрицал из чувства стыда за совершенные преступления перед партией и страной. Я признаю себя виновным в принадлежности на день моего ареста к действующему параллельному центру троцкистско-зиновьевского блока, созданного в 1932 году по ди­рективе Троцкого и ставившего своей задачей захват власти путем террористической борьбы с руководством ВКП(б) и Советского правительства.