История русской литературы: 90-е годы XX века: учебное пособие

Минералов Юрий Иванович

Рассказ «Авторитет» уже связан с реалиями городской жизни 90-х годов. Главный его герой – немолодой физик Георгий Андреевич, младший двенадцатилетний сын которого огорчает отца тем, что совершенно не любит читать. Это реальная беда многих детей 90-х, как никогда ранее тянущихся к телевизионным зрелищам и компьютерным играм – в ущерб культуре слова и словесному искусству, литературе. Кроме того, сын стал обескураживать отца некоторыми дикими с его точки зрения вопросами. Например:

«– Папа, почему мы такие нищие?

Вопросу сына он поразился как грому среди ясного неба.

– Какие мы нищие! – воскликнул он, не в силах сдержать раздражения. – Мы живем на уровне хорошей интеллигентной семьи!

Так оно и было на самом деле. Денег, по мнению отца, вполне хватало на жизнь, хотя, конечно, жизнь достаточно скромную. Но в школе у сына внезапно появилось много богатых друзей, которые

хвастались своей модной одеждой, новейшей западной аппаратурой да и не по возрасту разбрасывались деньгами. И это шестиклассники!

Напрасно Георгий Андреевич объяснял сыну, что отцы этих детей скорее всего жулики, которые воспользовались темной экономической ситуацией в стране и нажились бесчестным путем. Он чувствовал, что слова его падают в пустоту».

«Он сам стал читать сыну», – говорит писатель, и прочел ему несколько пушкинских повестей, а также «Хаджи-Мурата». Однако настоящая литература явно оставляет мальчика равнодушным, хотя отец видит, что у того на глазах слезы, когда он смотрит по телевизору пошлую мелодраму. В рассказе герой решает проблему так, как она решается, к сожалению, только в литературе, не в жизни. Он ставит условие: ты будешь читать, если я у тебя выиграю в бадминтон, – и выигрывает у мальчишки, хотя не без труда.

«– Завтра я выиграю всухую, – сказал сын с вызовом, приходя в себя.

– Посмотрим, – ответил отец, – но сегодня ты два часа почитаешь.

– А что читать? – спросил сын.

– „Двенадцать стульев“ и „Золотой теленок“, – ответил отец, – начнем с этого. Ты ведь любишь юмор.

– Я эти фильмы двадцать раз смотрел по телевизору, – ответил сын.

– Это не фильмы, а книги прежде всего, – пояснил отец.

– Хорошо, – согласился сын, – но завтра я тебя разгромлю.

Это прозвучало как тайная угроза бойкота чтению».

Рассказы Ф. Искандера 90-х годов ироничны, как это было ему свойственно и в прежние времена. Иронистом он остается и в «большой» прозе – так было и во времена давнего романа «Созвездие козлотура», и позднее (см., например, его недавнюю повесть «Поэт» // Новый мир. – 1998. – № 4). Любопытно, однако, что сейчас в литературе вокруг рассказов Искандера заклубилась небывалая «толпа» иронических произведений других авторов, произведений удачных и неудачных, но сходных своей иронической бравадой.

* * *

Обобщая рассмотрение рассказов В. Распутина, В. Белова, А. Солженицына, Е. Носова, В. Крупина, Ф. Искандера и др., нельзя не указать на особое значение и высокую развитость в них сюжетногоначала. Это традиционно для русской реалистической прозы (хотя еще в серебряный век и делались энергичные попытки в экспериментальных целях «расшатать» сюжет – например, в прозе Б. Зайцева, А. Белого, Е. Гуро, отчасти даже Ив. Бунина и др.). Далее, В. Распутина и А. Солженицына отличает мастерская работа в художественно-документальном русле («На родине», с одной стороны, и «Желябугские Выселки» – с другой. Сюжеты этих рассказов выстроены так, что вызывают ощущение фрагмента подлинной реальности, не переставая, однако, быть произведением искусства). Почти все рассмотренные рассказы обращены к темесегодняшнего дня Родины, В них преобладают пронзительные критические, переходящие в сатиру и даже трагедийные (как у В. Распутина) интонации, весьма остро ставящиеся масштабные общественные проблемы (произведения В. Распутина, В. Белова, П. Проскурина, В. Крупина, да и А. Солженицына).

Признак настоящего писателя ( художника слова,а не просто рассказчика, наделенного сюжетной фантазией) – язык, сделанный произведением искусства ( слог). Правда, среди ярких стилистов во все времена встречаются люди, заваривающие слишком уж крепкие смеси – как выражался Ф. М. Достоевский, пишущие «эссенциями». Принципом самого Достоевского было: «Из десяти фраз в одиннадцатую забористо, остальное обычно» [14] . Этому принципу классической умеренности отвечает прежде всего индивидуальный слог В. Распутина, Он всегда стилистически своеобразен, но при всем том не перегружает фразу.

14

Достоевский Ф. М. Ряженый // Полн. собр. соч. – Л., 1980. – Т. 21. – С. 88.

ОСНОВНЫЕ ИНТОНАЦИИ ПРОЗЫ 90-х ГОДОВ

Попробуем теперь суммироватьнаглядно проявляющиеся интонационные особенности современной литературы.

Прежде всего снова обратим внимание на то, как «прилипчиво» неотступна

в литературе 90-х годов ирония. Похоже, наша жизнь стала столь колоритна, что непременно выводит писателя сегодня на стезю насмешки и сатиры. Какая-то «комната смеха», а не литература, но только «комната» тоскливая… Например, знакомятся в одной повести юноша и девушка. Что ж тут потешного, казалось бы? Он и она, вечная тема – любовь. Да знакомятся-то они, будучи участниками одной из нынешних обезьянничающих «всамделишной» Америке телепередач! Тут под обычные в таких случаях невзыскательные шуточки и наигранно-бодрые выкрики ведущий составляет любовные пары – телепередача именуется «Браки совершаются на небесах». Как составятся из простаков, возжаждавших чудес, эти самые пары, так сотрудники концерна «Проба» и развезут их – для начала не на небеса и даже не на поле в Стране Дураков, а в валютные рестораны, чтобы в соответствии с телесюжетом счастливчики поужинали разок на халяву… С именами тоже не без потехи. Девушка – Вера, что и к лицу такой уж очень телевизионно-доверчивой особе. А вот молодой человек на вопрос об имени отзывается витиевато – с претензией предлагает называть себя, явно от внутреннего стеснения, не иначе как Гавриилом Романовичем Победоносцевым. Ну, ведущий в Державине ни в зуб ногой, да и в Победоносцеве оказался слаб; словом, намеков не понял, а парня тут же перекрестил в Гавра (позже выясняется, что тот попросту Гаврилов Николай). Это все – из повести Александра Трапезникова«Романтическое путешествие в Гонконг» (Москва. – 1995. – № 4).

Герой С. Есинаиз «Затмения Марса» сходит с ума. Та же участь постигает и одного из героев повести А. Трапезникова про Веру и «Гавра» – омоновского офицера, который «участвовал в штурме Белого дома, отличался особой жестокостью, лично пытался расстрелять группу депутатов… „Альфа“ помешала». Когда его ненормальность стала очевидной, из органов его увольняют. Вообразив себя террористом, безумец захватил в «заложники» Веру и «Гавра», требуя «космический корабль, чтобы улететь на Луну, и десять триллионов рублей». Но убежать от себя ему не суждено – снайперская пуля сражает террориста…

Фигуры обоих сумасшедших, конечно, гротесковы. Но в конце концов литература только обобщает, порой отражая реальность в кривом зеркале, но черпает материал все-таки из самой жизни. Выходит, такова жизнь.

Кроме этой повести, привлекает внимание кое в чем интонационно сходный с ней роман А. Трапезникова«Уговори меня бежать» (Роман-газета. – 1996. – № 7).

Другая черта, которая сопутствует вышеотмеченной иронии, – это повышенная тяга к экзотике некоторых авторов 90-х годов. Хорошо знаю: по эту сторону Уральского хребта родную мою Сибирь и Дальний Восток люди по сей день частенько представляют себе краями жутковато-таинственными, гибло-морозными и населенными неким племенем оригиналов и сумасбродов. Потому, «работая» на московского и окрестного читателя, и заманчиво, и легко распахнуть целый арсенал всяких «зауральских», так сказать, экстравагантностей: море-тайга, царь-рыба, якутские самородки, уссурийские тигры, енисейские пороги, камчатские вулканы и многое другое… Получившееся совсем не обязательно будет какой-то рыночной поделкой – талантливая рука распорядится различными романтическими преувеличениями чисто художественным образом (вспомним хотя бы замечательную «Угрюм-реку» Вяч. Шишкова). Но все же с экзотикой совладать нелегко, и много есть литературных примеров, когда она в общем-то подминает автора, комкает его замысел и без явных мотивов, без ощутимого творческого обоснования так и прет в произведении отовсюду. Роман И. Фаликова«Белое на белом» (Октябрь. – 1995. – № 8) имеет помету «журнальный вариант», и, может быть, полный текст произведения массой своей в необходимых случаях «перевешивает» нагромождение явленного пока что читателю разухабистого пестрого антуража. В нынешнем же тексте экзотика все-таки, бывает, «гуляет сама по себе», не подчиняясь той или иной смысловой сверхзадаче автора.

Повествование тут от первого лица: герой – художник-дальневосточник. Это литературное «я» и меняющая свои контуры компания его друзей, приятелей и приятельниц ведут на фоне сопок, скал, морских валов и островов тот образ жизни, который позволяет в целях краткости сразу констатировать, что мозги у них явно набекрень. «Бражка», самогон и тому подобное невзыскательное пойло то и дело льется по воле автора, будучи явно предпочитаемым героями напиткам заводского производства. В бараках, избах, квартирах и под открытым небом; на диванах, кроватях, тахтах, раскладушках, голых матрацах их ждут подруги – непременно «пламенногривые», «бедрастые», «пышнотелые» и т. п. Мужские достоинства рассказчика «достают» и школьниц: