История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
обратное. Это естественно, потому что русская политическая и национальная
мысль только вне СССР может развиваться в условиях свободы печати,
необходимых для ее существования. Среди эмигрантов находится большое
число интересных политических писателей старшего (довоенного) поколения.
В их числе Бердяев и Струве (о которых я уже говорил); Шульгин (о
политических мемуарах которого пойдет речь в следующей главе); церковник и
монархист И. А. Ильин (один из интеллигентов,
умеренный социалист Алданов-Ландау, о котором речь пойдет позже, как об
историческом романисте; эсер Бунаков-Фондаминский, самый интересный
представитель националистической демократии, и Федор Степун, пытающийся
примирить социализм и демократию с православной Церковью. Самый
интересный из них, вероятно, Григорий Ландау, автор Заката Европы
(развившегося из эссе, опубликованного в декабре 1914 г.), где он с точки
зрения позитивистской и научной социологии рассуждает об оскудении
европейской цивилизации в результате Великой войны и Версальского мира.
Но, главное, русская политическая мысль вне России не бесплодна, как
художественная литература, и самые интересные ее проявления исходят от
группы молодых людей, до революции безвестных; они называют себя
евразийцами. Евразийцы – крайние националисты, считающие, что Россия
особый культурный мир, отличающийся от Европы и от Азии, – откуда и их
имя. Их идеи частично идут от Данилевского и Леонтьева, но сами они – люди
отчетливо послереволюционной формации. Они принимают Великую
Революцию как непреложный факт – не без некоторой национальной гордости
за ее разрушительное величие, – но подчеркнуто осуждают ее «сознательную
злую волю, направленную против Бога и Его Церкви». Они церковники, но не
«богоискатели» – они стремятся черпать силу от религии, а не отдавать ей все
свои силы. Они практически реалисты и, возможно, оставят след в истории
скорее, чем в литературе. Движение евразийцев особенно значительно и
интересно тем, что оно, несомненно, отвечает некоторым важным тенденциям
внутри России. В литературе евразийцы пока ничем особенно не выделялись;
только один из них, князь Н. С. Трубецкой (сын философа, князя
С. Трубецкого), несмотря на свою склонность к эпатажу, является по-
настоящему одаренным памфлетистом. Его предисловие к русскому переводу
России во мглеГерберта Уэллса – шедевр уничтожающего сарказма.
151
В 1921 г., когда большевики начали свою недолго продержавшуюся
политику уступок, некоторые эмигранты (в основном из крайних
империалистов) сделали «открытие», что большевизм,
снаружи, но по сути империалистичен, и начали движение за возвращение на
родину. В результате этого движения, некоторое время субсидировавшегося
Советским правительством, несколько писателей (самый выдающийся из них
А. Н. Толстой) вернулись в Россию и приняли советское подданство. Но в
целом движение не имело успеха. Причиной этого была иллюзорность
советских уступок, но, главным образом, тот очевидный факт, что
сменовеховцы (названные по своей первой публикации Смена вех– отсылка к
ВехамСтруве), за исключением профессора Устрялова, все как один были
платными агентами Москвы и не внушали уважения. В целом эмигранты
остались бескомпромиссно враждебными к коммунизму, и если когда и
произойдет слияние большевизма и национализма, оно пойдет не по тому пути,
который предлагали сменовеховцы.
4
Русская литература внутри России прошла, как и все в стране, через два
равных периода, между которыми пролегал НЭП (новая экономическая
политика). НЭП был провозглашен в 1921 г. и выразился в отказе от
строжайшего экономического коммунизма и в разрешении частной торговли,
которая до тех пор считалась преступным деянием, наказуемым зачастую
смертной казнью. В течение первого периода резкое усиление абсолютной
монополии государства в соединении с повсеместным политическим (и
экономическим) террором и полное разрушение железнодорожного сообщения
сделали жизнь в городах Советской России, особенно в Петербурге, такой
неописуемо ужасной, что попытки просто пересказать факты наталкиваются на
естественное недоверие – кажется невозможным, что человек мог прожить три-
четыре года в таком непрекращающемся кошмаре. В мою задачу не входит
рассказывать о страданиях петербургских жителей (в Москве, где находилось
правительство, и которая была ближе к хлебородным районам, условия были
чуть-чуть лучше). Писатели страдали меньше, главным образом благодаря
«просветительским» затеям Горького, но и они месяцами жили на осьмушке
хлеба в день – да и эта осьмушка не всегда им доставалась. Большинство
провели зимы 1918 и 1919 гг., не вылезая из шуб, потому что топлива не
хватало еще более, чем еды. Условия литературной жизни в Петербурге в 1918–
1920 гг. живо описаны в Сентиментальном путешествииВиктора Шкловского.
Писание денег не давало, потому что за 1918 год все частные издательства