История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
издании, что и Ахматова. Он один из самых неплодовитых поэтов: все им
написанное вошло в две маленькие книжки: Камень(1916) и Tristia(1922); в
обеих вместе не более ста коротких стихотворений. Мандельштам – человек,
пропитанный культурой. Он хорошо знает русскую, французскую и латинскую
поэзию и большая часть его стихов написана на литературные и
художественные темы. Диккенс, Оссиан, Бах, Нотр-Дам, св. София,
гомеровский
характерные для него темы. Все это вводится не как декорация, как делает
Брюсов, и не как символы какой-нибудь Ens Realius, как сделал бы Вячеслав
Иванов, но с настоящим историческим и критическим проникновением, как
отдельное реальное явление с твердым местом в истории. Поэтический язык
Мандельштама достигает иногда блистательной «латинской» звучности, какой
со времен Ломоносова не достигал ни один русский поэт. Но главное в его
поэзии (как бы ни были интересны его исторические взгляды) – это форма, и
то, как он ее подчеркивает, делает ощутимой. Достигает он этого, пользуясь
словами, полными различных противоречивых ассоциаций: великолепными,
вышедшими из употребления архаизмами, и словами ежедневного пользования,
еще не вошедшими в употребление в поэзии. Особенно любопытно перемешан
его синтаксис – риторические периоды борются с чисто разговорными
оборотами речи. Даже построены его стихотворения так, чтобы ощущалась
трудность, шероховатость формы: это ломаная линия, меняющая направление с
каждым поворотом строфы. Вспышки величественного красноречия особенно
полно звучат в такой своеобразной, неожиданной оправе. Красноречие его
действительно великолепно и, будучи основано на поэтическом языке и ритме,
не поддается переводу. Но, помимо всего этого, Мандельштам интереснейший
мыслитель; в его прозаических эссе (к сожалению, не собранных) заключены,
пожалуй, самые замечательные, непредвзятые и независимые высказывания,
когда-либо произнесенные по поводу современной русской цивилизации и
поэтического искусства. Когда они будут собраны, они составят книгу,
захватывающе интересную и для тех, кто изучает поэзию, и для тех, кто
изучает историю русской цивилизации.
4. Вульгаризаторы: Северянин
Символизм был аристократической поэзией, которая нравилась, в
конечном счете, только избранным. Поэзия Ахматовой более общеинтересна, но
если она не требует специальной подготовки, то все-таки требует более тонкой
чувствительности, чем у среднего читателя газет и посетителей кино. Но
читатели газет и посетители кино хотели и своей собственной поэзии,
разрешенное символизмом расширение границ поэтического вкуса позволило
включить в пределы поэзии многое такое, чего не потерпели бы
«викторианцы». Наступил момент, когда вульгарность потребовала для себя
места на Парнасе и выпустила свою Декларацию прав в стихах Игоря
Северянина.
Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарева, род. 1887) назвал
себя футуристом (эгофутуристом), но с творческим движением русского
футуризма у него мало общего. Его поэзия – это идеализация вожделений
среднего горожанина, который мечтает об автомобилях, шампан ском,
159
роскошных ресторанах, нарядных женщинах и тонких духах. Оригинальность
Северянина в том, что он имел смелость представить все это в самой
неприкрыто-наивной форме и придать философии помощника парикмахера
осанку ницшеанского индивидуализма. У него был настоящий «песенный дар»
и немалая ритмическая изобретательность; неудивительно, что его стихи
приятно поразили пресыщенный вкус крупнейших символистов. Сологуб,
самый из них утонченный, написал восторженное предисловие к
северянинскому Громокипящему кубку(1912), а Брюсов увидел в нем лучшую
надежду русской поэзии. Какое-то время вся поэтическая Россия была
ослеплена и опьянена северянинскими ритмами. Правда, этот бум скоро
закончился, и Северянин сошел с авансцены. Но тем временем он покорил
массы и несколько лет его книги раскупались по всей России быстрее, чем
книги всех остальных поэтов. С настоящим футуризмом у него нет ничего
общего. Его притязания на футуризм основывались на любви к таким
современным вещам, как автомобили и палас-отели, а также на щедрой чеканке
новых слов – большая часть которых находилась в полной дисгармонии с духом
языка. Он очень любил вводить в свои стихи плохо переваренные французские
выражения из жаргона ресторанов и парикмахерских. Более поздние его книги
не имеют и тех достоинств, которые можно обнаружить в Громокипящем кубке,
и сегодня Северянин (который живет в Эстонии), по-видимому, забыт своими
прежними читателями.
Сначала словечко Северянина – эгофутуризм – собрало вокруг него группу
молодых поэтов, но те, кто были получше, вскоре отстали от своего вождя и
присоединились к одному из двух лагерей: акмеизму или подлинному
футуризму.
5. Марина Цветаева
В те года, когда главным предметом читательских восторгов была Анна
Ахматова, расцвели и получили признание многие поэтессы. У всех у них были