История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

Живые спят. Мертвец встает из гроба,

И в банк идет, и в суд идет, в сенат...

Чем ночь белее, тем чернее злоба

И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день трудится над докладом.

Присутствие кончается. И вот –

Нашептывает он, виляя задом,

Сенатору

скабрезный анекдот...

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью

Прохожих, и дома, и прочий вздор...

А мертвеца – к другому безобразью

Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный

Спешит мертвец. На нем – изящный фрак.

Его дарят улыбкой благосклонной

Хозяйка – дура и супруг – дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,

Но лязг костей музыкой заглушен...

Он крепко жмет приятельские руки –

Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очами

С подругою – она, как он, мертва.

За их условно-светскими речами

Ты слышишь настоящие слова:

– Усталый друг, мне странно в этом зале.

134

– Усталый друг, могила холодна.

– Уж полночь. – Да, но вы не приглашали

На вальс NN. Она в вас влюблена...

А там – NN уж ищет взором страстным

Его, его – с волнением в крови...

В ее лице, девически прекрасном,

Бессмысленный восторг живой любви...

Он шепчет ей незначащие речи,

Пленительные для живых слова,

И смотрит он, как розовеют плечи,

Как на плечо склонилась голова...

И острый яд привычно-светской злости

С нездешней злостью расточает он...

– Как он умен! Как он в меня влюблен!

В ее ушах – нездешний, странный звон:

То

кости лязгают о кости.

Уныние и отчаяние, выразившиеся в Плясках смерти, характерны для

большинства блоковских стихов после 1907 г. Но иногда, на какое-то время

кажется, что Блок открыл для себя какой-то луч надежды, который заменит

«Прекрасную даму» – и это любовь к России. То была странная любовь,

прекрасно знающая о гнусных и низких чертах любимой и все-таки порой

доходящая до настоящих пароксизмов страсти. Образ России отождествился в

его воображении с Незнакомкой – таинственной женщиной его мечтаний – и со

страстными, раздвоенными женщинами Достоевского: Настасьей Филипповной

( Идиот) и Грушенькой ( Братья Карамазовы). Другим символом и мистическим

отражением России становится метель, вьюга, которая в Снежной маскебыла

символом холодных и обжигающих бурь плотской страсти и которая становится

основным фоном Двенадцати. Русский ветер страстей снова ассоциируется с

цыганскими хорами Москвы и Петербурга. Еще до Блока многие великие

русские писатели (в том числе Державин, Толстой и Лесков) знали прелесть и

великолепие цыганских хоров. В середине девятнадцатого века жил гениальный

и не проявившийся полностью поэт Аполлон Григорьев, душа которого была

наполнена цыганской поэзией. Он написал несколько необычайных песен,

которые были присвоены цыганами, хоть они и забыли самое имя Аполлона

Григорьева. Блок практически открыл Григорьева-поэта (как критик он был

хорошо известен) и «поднял его». Он издал собрание стихов Григорьева (1915),

к которому написал предисловие – одну из немногих прозаических статей,

достойных великого поэта. В нем он благородно отдает должное своему

забытому предшественнику.

Любовь Блока к России выражалась в остром переживании ее судеб,

доходившем порой до истинно-пророческого дара. В этом отношении

лирическая фуга На поле Куликовом(1908) особо примечательна: она полна

мрачных, зловещих предчувствий грядущих катастроф 1914 и 1917 гг. Другое

замечательное стихотворение (написанное в августе 1914 г.) раскрывает

полностью эту странную любовь к своей стране. Они начинаются словами:

Грешить бесстыдно, беспробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И, с головой от хмеля трудной,

Пройти сторонкой в Божий храм.

135

Далее, деталь за деталью, он пишет портрет максимально отвратительного