История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

что она есть. Музыкальный гений Блока достигает в ней своих вершин. С точки

зрения ритмической конструкции это чудо из чудес. Музыкальный эффект

построен на диссонансах. Блок вводит слова и ритмы грубой и пошлой

«частушки» и достигает эффекта невероятного простора и величия. Построена

поэма с чудесной точностью. Развивается она широкими взмахами, переходами

из одного ритма в другой и переплавлением диссонансов в высшую гармонию.

Несмотря на грубый реализм и язык,

находящийся на грани жаргона, хочется

сравнить поэму с такими шедеврами лирического построения, как Кубла Хан

или первая часть Фауста. Существуют два английских перевода Двенадцати.

Их можно прочесть, чтобы получить общее представление о «содержании», но

они не дают никакого понятия о величии и совершенстве оригинала. Поэма

кажется непереводимой, из чего можно сделать вывод, что перевести ее как

следует – немыслимое чудо. Однако такое чудо осуществил немецкий

переводчик Вольфганг Грегер, чей перевод почти достигает уровня

оригинального текста.

В том же месяце, когда были написаны Двенадцать (январь 1918),

Блок написал Скифов , напряженно риторическую инвективу против

западных народов, которые не хотят заключать мир, предложенный

большевиками. Это весьма красноречиво, но не слишком умно, и во всяком

случае гораздо ниже по уровню, чем Двенадцать .

Это было последнее стихотворение Блока. Новое правительство,

ценившее своих немногих интеллигентных союзников, загрузило Блока

работой, и целых три года он трудился над всякого рода культурными и

переводческими начинаниями, которыми руководили Горький и

Луначарский. После Двенадцати его революционный энтузиазм спал и

сменился пассивным унынием, куда не проникал даже ветер вдохновения.

Он пытался продолжать работу над Возмездием, но из этого ничего не вышло.

Он смертельно устал – и был пуст.

В отличие от многих других писателей он не страдал от голода и холода,

потому что большевики заботились о нем, но он был мертв задолго до своей

смерти. Такое впечатление сложилось у всех, кто вспоминает Блока в это время.

Он умер от сердечной болезни 9 августа 1921 г. Двенадцатьпрославили

его

137

больше, чем все предыдущее, но левые литературные школы в последние годы

жизни Блока дружно его ниспровергали. Его смерть стала сигналом для

признания его одним из величайших национальных поэтов.

В том, что Блок – великий поэт, нет и не может быть сомненья. Но при

всем своем величии он, безусловно, поэт нездоровый, болезненный,

величайший и типичнейший представитель поколения, лучшие сыны

которого были поражены отчаянием и, неспособные победить свой

пессимизм, либо впадали в опасный и двусмысленный мистицизм, либо

находили забвение в вихре страстей.

10. Андрей Белый

Рассказывая о жизни Блока, я несколько раз упомянул имя другого

замечательного писателя – Андрея Белого.

Блок был величайшим, но Андрей Белый, конечно же, самым

оригинальным и самым влиятельным из всех символистов. В отличие от

Блока, которого больше всего влекло прошлое с его великими

романтиками, Белый был весь обращен к будущему и из символистов был

ближе всех к футуристам. Он и сегодня далеко опережает всех символистов

по силе своего влияния; пожалуй, он единственный символист, который

участвует в литературном развитии как активная сила.

В особенности большое влияние оказала его проза, которая

революционизировала стиль русских писателей. Белый – фигура более сложная,

чем Блок, да и все прочие символисты; в этом смысле он может соперничать с

самыми сложными и смущающими фигурами в русской литературе – Гоголем и

Владимиром Соловьевым, которые оказали немалое влияние на самого Белого.

С одной стороны Белый – это самое крайнее и типичное выражение

символистских воззрений; никто не пошел дальше его в стремлении свести мир

к системе «соответствий» и никто не воспринимал эти «соответствия» более

конкретно и реалистично; но именно эта конкретность его нематериальных

символов возвращает его к реализму, как правило, находящемуся вне

символистского способа самовыражения. Он настолько владеет тончайшими

оттенками реальности, выразительнейшими, значительнейшими,

подсказывающими и одновременно ускользающими деталями, он так велик и

так оригинален в этом, что невольно возникает совершенно неожиданное

сравнение с реалистом из реалистов – с Толстым. И все-таки мир Белого,