История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 2
Шрифт:
СМЕНА ЛИТЕРАТУРНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ
Литературный процесс начала 40-х годов отмечен противоречивыми устремлениями писателей в освоении того или иного типа художественного сознания. Романтизм еще не утратил своего художественного потенциала. Прежде всего поэзия тех лет свидетельствует о жизнеспособности романтизма. Антологическое течение в русской поэзии (А.Н. Майков, Н.Ф. Щербина, Л.А. Мей), «рефлективная» поэзия 40-х (Э.П. Губер, Н.П. Огарев,
А.Н. Плещеев, Аполлон Григорьев, И.С. Аксаков), «лирика женского сердца» (Е.П. Ростопчина, К.К. Павлова, Ю.В. Жадовская), ранняя лирика
A.A. Фета — таковы наиболее значимые поэтические явления эпохи сороковых, все же названной В.Г. Белинским «прозаическим периодом». Романтическая проза удерживает свои позиции в начале десятилетия в фило-софско-аллегорических и фантастических произведениях
РЕАЛИЗМ
Реализм становится основным художественным методом. Действительная жизнь во всем ее многообразии, во всех, даже непоэтических, обыденных и пошлых явлениях превратилась в объект эстетического освоения. Изображение типических характеров в типических обстоятельствах, историзм — ведущие принципы нового метода. Первым отрефлек-тировал новые художественные веяния, эстетически их узаконил и проанализировал основные черты поэтики замечательный литературный критик В.Г. Белинский. Хотя слово «реализм» В.Г. Белинский не употреблял (оно появится чуть позже в работах учеников Белинского П.Н. Кудрявцева и И.С. Тургенева, а на правах точного термина будет работать в критике А. Григорьева), предпочитая говорить о «действительной», «реальной», (а не «реалистической») литературе. Кроме того, в понятийном арсенале Белинского появится термин «натуральная школа», вошедший в историю русской литературы в 1846 г. и по сей день означающий группу писателей, продолживших «критическое» направление, подхвативших и развивших пафос гоголевского творчества.
«НАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА»
Первоначально Белинский в полемическом задоре использовал словосочетание, рожденное в стане литературных и идейных противников. Ф. Булгарин, редактор газеты «Северная пчела» и журнала «Сын Отечества», язвительно адресовал его авторам, объединившимся для издания альманахов «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник». Критик считал, в противовес Булгарину, что и так называемая натура, «низкие картины» должны сделаться содержанием литературы.
Белинский узаконивает название критического направления, созданного Гоголем: натуральная школа. К ней относились А.И. Герцен, H.A. Некрасов, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков, В.И. Даль (псевдоним Казак Луганский), В.А. Соллогуб, Д.В. Григорович, И.И. Панаев, Е.П. Гребенка и др.
Организационно представители «натуральной школы» объединены не были. Их связывали творческие установки, совместная работа в журналах, альманахах, личные контакты. H.A. Некрасов, по праву считавшийся лидером, стал редактором не только двух альманахов о быте и нравах Петербурга, но и вместе с И.И. Панаевым владельцем и редактором журнала «Современник».
Участников литературного движения объединял творческий энтузиазм, пафос «социальности», заинтересованный анализ влияния общественных нравов на человека, глубокий интерес к судьбам представителей низших и средних сословий. Взгляды и творчество писателей «натуральной школы» встретили критику официальной журналистики (прежде всего журнала «Северная пчела»). Эстетические и художественные новации нашли воплощение в двух сборниках под названием «Физиология Петербурга», вышедших под редакцией Некрасова, а также в массовой литературной продукции, охотно публиковавшейся журналами и альманахами и имевшей успех у читателей.
В жанровом отношении «физиологии» чаще всего представляли очерки, небольшие по объему произведения описательно-аналитического содержания, где действительность изображалась в разнообразных, чаще всего вне развернутого сюжета ситуациях через множество социальных, профессиональных, этнографических, возрастных типов. Очерк был тем оперативным жанром, который позволял быстро и точно фиксировать положение дел в обществе, с большой степенью достоверности, даже — фотографичности (как тогда говорили — «дагерротипности»), представлять новые для литературы лица. Иногда это происходило в ущерб художественности, но в воздухе той поры, в эстетической атмосфере витали идеи соединения искусства с наукою, и, казалось, что можно пожертвовать мерой красоты
Одна из причин такого моделирования мира заключалась в том, что в 30—40-е годы в европейской науке ощущался интерес к практическому (позитивному) направлению, переживало подъем естествознание: органическая химия, палеонтология, сравнительная анатомия. Особенные успехи выпали на долю физиологии (не случайно в одном из номеров некрасовского «Современника» за 1847 г. была напечатана статья «Важность и успехи физиологии»). Русские, как и западноевропейские, писатели стремились перенести в литературу приемы физиологической науки, изучить жизнь как своеобразный организм, стать «физиологами общества». Писатель-«физиолог» понимался истинным естествоиспытателем, который исследует в современном ему обществе, преимущественно в средних и низших сферах, различные виды и подвиды, почти с научной точностью фиксирует регулярно наблюдаемые нравы, жизненные условия, среду обитания. Поэтому композиционно физиологические очерки обычно строились как соединение собирательного портрета и бытовой зарисовки. Собственно, эта форма реализма и предполагала фиксацию несколько обобщенных, мало индивидуализированных социальных типов в тщательно прописанной, столь же типичной, зачастую пошлой и грубой повседневности. «Сущность типа состоит в том, чтоб, изображая, например, хоть водовоза, изображать не какого-нибудь одного водовоза, а всех в одном», — писал В.Г. Белинский в рецензии на книгу «Наши, списанные с натуры русскими» (1841). Она заключала в себе очерки с характерными названиями: «Водовоз», «Барышня», «Армейский офицер», «Гробовой мастер», «Няня», «Знахарь», «Уральский казак».
Вполне в духе 40-х годов прочитывается сравнение русского критика
В. Майкова, когда он говорит о необходимости рассматривать законы жизни общества как органического тела. Писатель сороковых призван был анатомировать «общественное тело» и продемонстрировать художественный и одновременно аналитический «разрез» в разных культурноисторических и географических проекциях.
Горизонтальную проекцию северной столицы блестяще выполнили авторы знаменитого двухтомного сборника «Физиология Петербурга» (1844—1845). Во вступлении к первому тому В.Г. Белинский прогнозировал появление «беллетристических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России».
Личным опытом такого географического, исторического и социально-бытового описания становится его очерк «Петербург и Москва». В очерках «Омнибус» Кульчицкого-Говорилина, «Петербургская сторона» Гребенки, «Петербургские углы» Некрасова разворачивается топография «дна» Петербурга: помойные ямы, грязные подвалы, каморки, смрадные дворы и их забитые, раздавленные нищетой, несчастьями, опустившиеся обыватели. И все же характер северной столицы исследуется в «Физиологии Петербурга» прежде всего через галерею представителей некоторых профессий. Нищий шарманщик из очерка Д.В. Григоровича, тщетно старающийся своим ремеслом прокормить целое семейство. Дворник — вчерашний крестьянин, ставший не только блюстителем чистоты, но и порядка, незаметно превратившийся в столь необходимого для жизни разных сословий посредника (В.И. Даль. «Петербургский дворник»). Другие заметные персонажи — продажный фельетонист (П.П. Панаев. «Петербургский фельетонист»), чиновник из одноименного стихотворного очерка Некрасова. Характеры персонажей не прописаны, в них сплавлены в художественном единстве социальные болезни, сиюминутные человеческие интересы и исторически сложившиеся общественные роли.
Вертикальный «разрез» одного столичного дома удался писателю Я.П. Буткову. Книга «Петербургские вершины» (1845—1846), не являясь образцом художественности, отвечала основным требованиям «физиологии». В предисловии повествователь как бы перемещается с этажа на этаж: подвалы — «низовье»; «срединная»; «подоблачные вершины» — чердаки. Он знакомится с теми, кто комфортабельно обитает в средних этажах; с «низовыми» — «промышленными» людьми, которые, «будто болотные растения, крепко держатся своей почвы»; с «самобытной толпой», «особыми людьми» чердаков: это бедные студенты, так похожие на еще не явившегося Раскольникова, нищие интеллигенты. Характерна по своему стилю — как отголосок своеобразной моды на естествознание — одна из рецензий на «Петербургские вершины»: «Все 4-е, 5-е и 6-е этажи столичного города С.-Петербурга попали под неумолимый нож Буткова.