История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 3 (1870—1890)
Шрифт:
Красотой для А.К. Толстого полон не только мир чувств человека, но и мир природы. Гимн земной красоте звучит в поэме «Иоанн Дамаскин»:
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!
Благословляю я свободу И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от краю и до краю И солнца свет и ночи тьму,
И одинокую тропинку По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду!
Воссоздавая красоту природы, мира, поэт прибегает к звуковым, зрительным, осязательным впечатлениям. Важны для поэта осязательные впечатления. Сам он признавался: «Свежий запах грибов возбуждает во мне целый ряд воспоминаний. ...А потом являются все другие лесные ароматы, например, запах моха, древесной коры,
Снова веет воли дикой На него простор,
И смолой и земляникой Пахнет темный бор.
Часто, особенно в ранних произведениях (преимущественно в 1840—1850-е годы), картины природы в поэзии А.К. Толстого сопровождались историческими и философскими размышлениями. Так в знаменитом стихотворении «Колокольчики мои» поэтическая картина природы сменяется раздумьями лирического героя о судьбе славянских народов:
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
Мед и брага льются,
Шум летит на дальний юг К турке и к венгерцу —
И ковшей славянских звук Немцам не по сердцу!
Стихотворение становится современным, сопряженным с раздумьями русской интеллигенции о единстве славянских народов. В более позднем периоде творчества пейзаж в поэзии А.К. Толстого будет самостоятельной и самоценной картиной, лишенной декоративной яркости, непритязательной, реальной, скромной. Ежедневное, будничное по-пушкински поэтически преображается А.К. Толстым:
Сквозит на зареве темнеющих небес И мелким предо мной рисуется узором В весенние листы едва одетый лес,
На луг болотистый спускаясь косогором.
И глушь и тишина. Лишь сонные дрозды Как нехотя свое доканчивают пенье;
От луга всходит пар...
(«На тяге»)
Пейзажные зарисовки часто смыкаются в произведениях А.К. Толстого с балладными мотивами. В стихотворении «Бор сосновый в стране одинокой стоит» характер пейзажа имеет балладные черты — ночной бор, погруженный в туман, шепот ночного ручья, неясный свет месяца и т. д. Строка «Я люблю в том бору вспоминать старину» навевает мысль о дальнейшем балладном развертывании сюжета, которого, однако, не происходит.
Для поэзии А.К. Толстого характерен момент недоговоренности, недосказанности. «Хорошо в поэзии не договаривать мысль, допуская всякому ее пополнить по своему», — отмечал поэт в письме 1854 г. к С.А. Миллер. Подобную недосказанность, неисчерпаемость мысли, чувства можно отметить в стихотворениях «По гребле неровной и тряской», «Земля цвела» и др. В балладе «Алеша Попович» поэт напишет:
Песню кто уразумеет?
Кто поймет ее словами?
Но от звуков сердце млеет,
И кружится голова.
Не только мир красоты становится предметом изображения в творчестве А.К. Толстого. Миру красоты противопоставлен в его поэзии мир светских предубеждений, пороков, мир обыденности, с которым Толстой, как воин, но с «добрым мечом» вступает в сражение. Неслучайно в произведениях поэта часто появляются образы с военной атрибутикой:
Двух станов не боец, но только гость случайный, За правду я бы рад поднять свой добрый меч.
Или:
Господь меня готовил к бою,
Любовь и гнев вложил мне в грудь,
И мне десницею святою Он указал правдивый путь...
Мотивы открытого противостояния злу окружающего мира звучат в стихотворениях «Я вас узнал святые убежденья», «Сердце, сильней разгораясь от году до года» и др. Наиболее сильно, ясно, полемично звучат эти мотивы в стихотворение 1867 г. «Против течения»:
Правда все та же! Средь мрака ненастного Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите во имя прекрасного Против течения!
В резкой форме мотивы неприятия всего того, что противно красоте, внутренней свободе звучат в юмористических и сатирических стихах А.К. Толстого.
ОБРАЗ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА
Поэт обладал ярким юмористическим и сатирическим даром. Одной из значительных удач в юмористике А.К. Толстого был созданный им в соавторстве с братьями Жемчужнико-выми образ Козьмы
Значительное место в поэтическом наследии А.К. Толстого занимают исторические баллады и былины. Причины, которые заставили поэта обратиться к историческим темам, многогранны. В юные годы Толстой работал в архивах Москвы и познакомился с реальными, живыми документами исторического прошлого России. Кроме того, новый подъем интереса к истории России характерен эпохе (предреформенной и пореформенной) второй половины XIX в. Западники и славянофилы, демократы и почвенники по-своему рассматривали вопросы исторической судьбы России, но интерес к истории отечества был присущ практически всем. Исторические взгляды А.К. Толстого были независимы от политических и литературных партий, своеобразная концепция русской истории начала складываться в мировоззрении поэта в 1840-х — начале 1850-х годов. «...Многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего», — считал Толстой. Исторические воззрения, выраженные А.К. Толстым как в балладах, так и в прозе (роман «Князь Серебряный») и в драматической трилогии, определяются во многом эмоциональным отношением писателя к условно называемым киевскому и московскому периодам русской истории. Поэт идеализирует домонгольский период истории Отечества, видит в нем выражение доблести народа, проявление нравственной свободы, демократического, справедливого государственного устройства. Древняя Русь домонгольского периода предстает в балладах А.К. Толстого как европейская держава, тесно связанная и находящаяся в родстве с многими европейскими государствами («Песнь о Гаральде и Ярославне»). Вл. Соловьев отмечал, что
А.К. Толстой «...славил, в прозе и стихах, свой идеал истинно русской, европейской и христианской монархии и громил ненавистный ему кошмар азиатского деспотизма». «Азиатский деспотизм» нашел, с точки зрения А.К. Толстого, наиболее яркое воплощение в так называемый «московский период» русской истории. «Ненависть моя к Московскому периоду — некая идиосинкразия, и мне вовсе не требуется принимать какую-то позу, чтобы говорить о нем то, что я говорю. Это не какая-нибудь тенденция, это — я сам».