История Советского Союза. 1917-1991
Шрифт:
Все эти соображения и заставили Сталина приступить в 1924 г. к переосмыслению теоретического абсолюта партии о неизбежности мировой революции. В своей статье, озаглавленной “Октябрь и теория перманентной революции Троцкого”, опубликованной в газетах в декабре 1924 г., Сталин впервые провозгласил возможность построения социализма в одной, отдельно взятой стране, даже если эта страна экономически менее развита, чем ее капиталистические соседи. Такую победу он назвал “вполне вероятной и даже возможной”.
Примечательно, что эта идея, подкрепленная скудными, но вполне аутентичными цитатами из Ленина, была направлена против Троцкого. Сталинская статья была первым залпом в войне за наследство Ленина. Теоретические различия между Сталиным и Троцким в целом сводились к расстановке акцентов: даже Сталин признавал, что “окончательная победа”, в отличие
Во всяком случае, в ленинских статьях было столько же основания для концепции “социализма в одной стране”, сколько и для утверждений Троцкого о том, что предпочтение должно быть отдано мировой революции. Но именно Сталин ухитрился пролезть в святыню и выдать свою интерпретацию за единственно верную и истинно ленинскую, и к тому же обосновать ее. В резолюции XIV Партийной конференции в апреле 1925 г. сказано, что в основном победа социализма (но не в смысле окончательной победы), несомненно, возможна в одной стране.
Так “социализм в одной стране” стал официальной доктриной партии, и следовало ждать последствий ее применения. Наиболее ощутимыми они стали в области экономики. В целом под “строительством социализма” подразумевалось развитие российской промышленности. Ленин предполагал достичь этого путем создания в стране привлекательных для иностранного капитала концессий, откровенно признавая, что Россия нуждается во внешней помощи, пусть даже от капиталистов. Было заключено несколько крупных сделок, но все же в 1928 г. иностранные концессии дали только 0,6% от валового национального продукта. В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что большевики преднамеренно отказались от выплаты внешнего долга дореволюционной России — много лет ушло у них на то, чтобы вновь завоевать репутацию платежеспособных партнеров.
Во всяком случае, дела обстояли так, что экономическое развитие России находилось в зависимости от ее собственных ресурсов. Оппозиция, начавшая группироваться вокруг Троцкого, считала, что этого можно добиться только путем жесткого государственного планирования с привлечением ресурсов из частного сектора для создания тяжелой промышленности. Ее продукция должна будет поддерживать все секторы экономики, включая легкую промышленность и сельское хозяйство, и в конце концов будет способствовать росту их производительности. Предположительно следовало быть готовыми к нескольким годам нехватки потребительских товаров, пока ресурсы из легкой промышленности будут отвлекаться для вложений в тяжелую индустрию. Виднейший оппозиционный экономист Евгений Преображенский даже назвал этот процесс “первоначальным социалистическим накоплением”, уподобив его “первоначальному капиталистическому накоплению”, описанному Марксом в “Капитале”. Тем не менее он утверждал, что период этот будет менее тяжелым, чем первоначальное накопление при капитализме, поскольку (а) затронет в основном “буржуазный” сектор экономики, и (б) прибавочная стоимость будет использована в конечном счете для роста всеобщего благосостояния, а не на роскошь для избранных.
Основным объединяющим моментом в оппозиции было неприятие НЭПа, вообще широко распространенное в партии. У них вызывали отвращение охрипшие от крика, неопрятные и жадные крестьянские рынки, дебоши в ночных клубах, разодетая в шелка и бархат театральная публика — казалось, что никакой революции вообще не было. Даже проститутки вновь появились на улицах. Преображенский предостерегал — и Троцкий в этом его поддерживал, — что если социалистический сектор экономики не получит решительных преимуществ, то стране будет угрожать власть кулаков и нэпманов (торговцы, лавочники
Сторонники НЭПа очень быстро заметили уязвимые места в программе оппозиции. По их мнению, притеснение частной экономики означало, кроме всего прочего, притеснение крестьянства. Не будет ли результатом этого, спрашивали они, то же самое, что имело место во время гражданской войны, — жестокий дефицит и возрождение черного рынка? Если Россия теперь действительно приходит в себя, сможет ли народ поддержать политику, угрожающую относительно равным торговым отношениям между городом и деревней, созданным НЭПом? Или, если использовать характерные для ленинизма термины, разумно ли рисковать тем, что сделало возможной Октябрьскую революцию, — “союзом рабочего класса и крестьянства”? В своем завещании Ленин предостерегал: “Наша партия опирается на два класса, и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться смыкания”.
Именно ради сохранения этого союза Бухарин и правое крыло партии, к которому первоначально примыкал и Сталин, отвергли рекомендации оппозиции. Исходя из опыта НЭПа, особенно по сравнению с военным коммунизмом, Бухарин все в большей степени начал рассматривать сельскую экономику как ключ к экономическому будущему России. Исходя из этих соображений, во время “кризиса ножниц” он рекомендовал облегчить условия торговли для крестьян, снизив для этого цены на промышленные товары. По той же причине в 1924–25 гг. Бухарин советовал ослабить ограничения найма рабочей силы и аренды земли. Оба предложения были приняты к исполнению и способствовали росту сельскохозяйственного производства и развитию рынка сельхозпродукции. Если крестьянская экономика ускорит темпы своего развития, утверждал Бухарин, это благоприятно отразится на всех секторах экономики. Увеличение продукции крестьян накормит городских рабочих, покупательная способность крестьянства создаст устойчивый рынок для промышленных товаров, а их сбережения и взимаемые с них налоги будут питать будущие инвестиции в промышленность. Искусственное же усиление промышленности, по мысли Бухарина, создаст разбалансированную экономику, где рабочие высокосовременных сталелитейных заводов не будут иметь приличной пищи, одежды и жилья. Это нанесет ущерб всем отраслям экономики. Однажды, в 1925 г., Бухарин зашел так далеко, что обратился с призывом ко всем слоям крестьянства: “Обогащайтесь, копите, развивайте ваше хозяйство!”
Бухарин никогда не учитывал в полной мере политических последствий своих деклараций, но его противники это делали. По их мнению, придание первостепенного значения несоциалистическому сектору экономики приведет к росту политического влияния “мелкой буржуазии”. Частично Бухарин соглашался с такой логикой. Он не приветствовал появление оппозиционных политических партий, но некоторый плюрализм допускал. Он считал важным содействовать возникновению “Сотен тысяч малых и больших, быстро растущих добровольных обществ, кружков и ассоциаций” в экономической, культурной и социальной областях. Эти ассоциации — от сельскохозяйственных кооперативов до просветительских обществ и шахматных клубов — должны были отражать интересы различных слоев населения и содействовать росту “массовой инициативы в низах”, создать возможность воздействия народа на правительство, содействовать политическому образованию масс и тем способствовать их “врастанию в социализм”. В существовании таких легальных добровольных обществ он видел гарантию против “бюрократизации” общества, опасности, которую он, подобно Троцкому, все сильнее ощущал в растущем партийно-государственном аппарате.
Хоть Бухарин и не развил до конца подобные взгляды, они все же содержали — но только в зачаточной форме — альтернативное понимание социалистического общества как однопартийной системы, где власть закона будет охранять отдельных граждан и их группы от сокрушительной в ином случае мощи государства. Эти взгляды никто никогда не пытался воплотить в жизнь, но через четверть века мысли Бухарина, оставаясь непризнанными, повлияют на последовавшие после смерти Сталина попытки, особенно в Восточной Европе, найти “альтернативные пути к социализму”.