История тишины от эпохи Возрождения до наших дней
Шрифт:
Ведя речь о тишине комнат, необходимо не только учитывать обстоятельства жизни того или иного персонажа и его тяготение к уединенности, склонность к одиночеству, желание отгородиться от мира, а также проникновение в тишину шума снаружи. Важно, помимо этого, обратить внимание на обстановку в комнате, на предметы и людей в ней, ведь между ними и тишиной складываются особые отношения.
Безмолвные предметы, наполняющие пространство, говорят с нами на «языке души, существующем за пределами слов» [25] . «Каждый предмет, — пишет Макс Пикар, — отсылает нас к чему-то гораздо большему, нежели обозначающее его слово. Только в тишине человек может осознать эту неявную сущность предмета. Показательно, что, впервые увидев что-либо, мы естественным образом замолкаем. Это молчание — наша реплика в диалоге, происходящем на уровне, который глубже и древнее слов и ощутим в каждом объекте; своей тишиной человек воздает должное вещам и явлениям, с какими соприкасается» [26] . Всякий предмет «обладает даром речи, — утверждает Жорж
25
Патрик Лод. Роденбах, покровы тишины.
26
Макс Пикар. Мир тишины.
На языке тишины разговаривают и другие предметы: светильник в изголовье кровати, старинные портреты, с которыми поэт зачастую ведет «безмолвную беседу», аквариум с рыбками — «прозрачный дом», отгородившийся от внешнего мира своими стеклянными стенками, и украшение из жемчуга, «существо без сути». Для Роденбаха цвета, впитавшие в себя тишину, — это серый, белый, в связи с которым возникает образ лебедей в каналах Брюгге, а также черный, отсылающий к черноте ночи. Поэт пишет:
Комнаты — и вправду как старики, Им ведомы тайны и истории [...], Что затаились в черных окнах И на дне зеркал.А по вечерам «тайны выскакивают наружу, не разглашая себя» [27] .
Итак, вещи обращаются к нашей душе на языке безмолвия, а тишина всегда оставляет за собой право войти в ее пространство. Именно тишина наделяет предметы особым ореолом, делает их живыми, одушевленными, очерчивает вокруг них «контур, отделяющий бытие от небытия» и похожий на «тончайшую вибрацию произнесенного тишиной слова».
Не все обладают чутьем к тишине. Дети в этом смысле отличаются чрезвычайной тонкостью восприятия, материнское присутствие состоит для них из молчания. По словам Макса Пикара, «ребенок — как холм, по склону которого взбирается тишина. [...] В детских словах гораздо больше молчания, нежели звуков» [28] . Для многих кинорежиссеров тишина — одно из основных действующих лиц. В фильмах Филиппа Гарреля ребенок создает вокруг себя поле тишины [29] .
27
Жорж Роденбах. Царство молчания.
28
Макс Пикар. Мир тишины.
29
С. Берхайм. Движение к слову. Кинематограф Филиппа Гарреля // Головокружение. Эстетика и история кино. Молчание.
Макс Пикар рассуждает о «плотной тишине» мира животных. С его точки зрения, животные «делятся с человеком тишиной. [...] Они всегда приносят тишину и расстилают ее перед нами». Каждое животное — это «один из обликов, принимаемых тишиной». Однако молчание зверей тяжеловесно и монолитно, как каменная глыба. Оно «словно стремится преодолеть инерцию и в диком порыве вырваться на волю, но увязло в материи» [30] . Среди всех животных особенно выделяются тут кошки — и кинематограф всячески обыгрывает это их качество, — они воплощают в себе тишину.
30
Макс Пикар. Мир тишины.
Молчание обитает в храмах и монастырях, и оно там иное по сравнению с пространством дома. «Собор воздвигнут на тишине», — пишет Макс Пикар. И далее: «Романская готика — это особая разновидность плоти тишины». Возникает впечатление, что «уже самим своим существованием собор взывает к бытию безмолвие и создает из него стены, города, людей». «Собор — это высеченная из камня тишина», которая «составляет его суть» [31] .
Герои книг Гюисманса — а особенно романов, где персонаж претерпевает трансформацию, ярким примером здесь служит Дюрталь, — постоянно ищут тишину и пытаются укрыться внутри нее, их зачаровывает молчание «пустынных соборов и погруженных в сумрак колоколен». Дюрталь живет в Лурде, он отвергает неказистую базилику современной постройки, предпочитая ей старую заброшенную церковь: «В эту безмолвную, освещенную скупо и робко, уютную церковь редко кто заходил, и какое же это было наслаждение — оказаться под ее сводами, вырвавшись из потока лурдской толпы! Несколько женщин молча и неподвижно молились перед распятием; всякий шум растворялся в тишине»; герой ведет с Пресвятой Девой «в тихом сумраке беседу долгую и задушевную» [32] .
31
Там
32
Жорис-Карл Гюисманс. Лурдские толпы.
Дюрталь решает переехать в Шартр из-за знаменитого собора, который он воспринимает как вместилище тишины. Когда он впервые оказывается в соборе и спускается в крипту, его ожидания оправдываются лишь отчасти: «Стал раздаваться стук деревянных башмаков, потом приглушенные шаги монахинь; настала тишина; потом несколько человек нарушили ее, высморкавшись, и все окончательно стихло» [33] . Сидя у себя в кабинете, окна которого выходят на соборные башни, и все еще находясь под впечатлением от величия постройки, Дюрталь слышит «только крики ворон да башенные часы, с расстановкой отбивавшие время в тишине пустынной площади. Там же, у окна, стоял и его письменный стол; там Дюрталь молился, мечтал, делал выписки». Он предпочитает «работать в провинциальной тишине, чем в парижском гвалте». Герой остается в Шартре довольно долго — его удерживает здесь молчаливая красота собора, хотя ему и кажется, что тишина под этими мощными сводами могла бы быть более глубока. Потом, когда Дюрталь покидает город, он тоскует именно по «безмолвию и пустоте собора» [34] .
33
Жорис-Карл Гюисманс. Собор. Пер. с. фр. В. Каспарова.
34
Жорис-Карл Гюисманс. Собор.
Находясь в Шартре, он посещает женский монастырь святого Павла. «В тихих коридорах виднелись спины монахинь, пересеченные белыми треугольниками накидок, слышалось пощелкивание больших черных четок на медных цепочках, стукавшихся о подвешенные к поясу связки ключей».
Тишина также является неотъемлемой частью литургии. Дюрталь чувствует это, наблюдая за мальчиком, прислуживающим в церкви, — его движения следуют ритму таинства. «Служба продолжалась медленно, поглотившись приземленным молчанием присутствующих. Мальчик, еще более напряженный и настороженный, чем прежде, позвонил, и словно сноп искр брызнул под дымовыми клубами свода; и за коленопреклоненным министрантом, одной рукой державшим ризу священника, склонившегося над алтарем, тишина стала еще глубже» [35] .
35
Там же.
Мест, где обитает тишина, немало, и мы не станем здесь перечислять их все. Упомянем, в частности, тюрьму. Эдмон де Гонкур, в чьей памяти навсегда остался образ его брата Жюля, умершего в состоянии афазии, показывает во второй части своего романа «Девка Элиза», как тюремное заключение разрушает личность. На последних страницах «Постороннего» Альбер Камю развивает ту же тему. Оберман, герой одноименного романа Сенанкура, проводит круглые дни в библиотеке, пытаясь преодолеть тоску, которая охватывает его в Париже. В библиотеке, признается он, «среди таких же молчаливых людей, как я, мне спокойнее, чем в шумной толпе, где я чувствую себя одиноким». В тихом дворе библиотеки есть скульптуры. «Выходя на улицу, — продолжает Оберман, — я почти всегда останавливаюсь хотя бы на четверть часа перед этими молчаливыми фигурами» [36] .
36
Этьенн Пивер де Сенанкур. Оберман.
Вернемся к роману Жюльена Грака «Побережье Сирта». Как мы уже отмечали, в этой книге передано множество оттенков тишины. Адмиралтейство — крепость, в которой живет, томясь от скуки, главный герой, — находится в жалком состоянии. Этой полуразрушенной постройкой владеет безмолвие, которое приравнено к «высокомерной враждебности». Это свойство все более явно проступает по мере развития романа. «В тишине своих пустых казематов и коридоров, спрятанных, как галереи шахт, в глубокой каменной толще, крепость, избавленная от безразличных взглядов, вновь обретала реальность сновидения» [37] .
37
Жюльен Грак. Побережье Сирта.
Палата карт, столь детально описанная автором, — сердцевина этой тишины. В начале романа безмолвие этого помещения сравнивается с безмолвием монастыря, однако герой «беспокойно всматривался в тени, как если бы в монастырской тишине неосознанно подстерегал какую-то таинственную, бодрствующую силу». Рассматривая карту, он слышит исходящий от нее «легкий шелест», который «наполняет собой эту закрытую комнату, тихую, как западня». Палату карт с ее гнетущей атмосферой автор называет «хранилищем тишины». Именно тут вызревает решение подойти на военном судне, носящем имя «Грозный», к берегам противника, хотя с его стороны уже давным-давно не наблюдалось агрессии. Повествователь, выступивший инициатором вторжения, возвращается после этой операции в «ватную тишину» кабинета, который он занимал в отсутствие коменданта крепости; далекий шум морского прибоя, «как жужжание пчелы, будил затворническое безмолвие» [38] . В молчании крепости никуда не деться от тягостных размышлений о поступке, к которому оно же само подтолкнуло героя.
38
Жюльен Грак. Побережье Сирта.