История тишины от эпохи Возрождения до наших дней
Шрифт:
В безмолвии пустыни «на мир нисходит с небес умиротворенность». Показательно, что путешествие Фромантена происходит «вглубь тишины».
Во время своей поездки в Египет Флобер не слишком тщательно анализирует тишину. Писатель не уделяет ей особого внимания и сосредоточен в основном на новых для него явлениях. В «Путешествии в Египет» перед нами развернут, прежде всего, ряд визуальных наблюдений, а также впечатления вкуса и осязания. Исследователи творчества Флобера любопытствуют, почему он не стал писать о тишине. В частности, Пьер-Марк де Биази [69] полагает, что писателя интересует совсем другое. Пустыня воспринимается им, главным образом, через ощущения тела. Для Флобера она не пространство, на которое проецируются состояния души, и, соответственно, ее описания скупы и лишены развернутости.
69
Пьер-Марк де Биази. Предисловие к «Путешествию в Египет» Г. Флобера.
Ведя речь о пустыне и тишине, среди авторов XX века следует назвать в первую
70
Антуан де Сент-Экзюпери. Планета людей. Пер. с фр. Н. Галь.
71
Антуан де Сент-Экзюпери. Южный почтовый. Пер. с фр. Д. Кузьмина.
Тяготение к описанию гор, равно как и моря, становится особенно заметным в XVIII столетии, когда изменяются эстетические ориентиры. Побывав в горах, путешественники рассказывают не только о скалах, крутых склонах, ледниках, но и о тишине. Филипп де Соссюр в своем «Путешествии в Альпы» восхищен «покоем и глубокой тишиной» вершин, на которые спустилась ночь, хотя он испытывает при этом «некоторый ужас» [72] .
Будучи во Фрайбурге, Оберман из одноименного романа Сенанкура не обнаруживает там «звучания тишины», которое он надеялся услышать, размышляя о «непостоянствешаткостиположениявещей» [73] . С детства он был охвачен желаниями, «сжигавшими его в тишине». И вот, оказавшись в Альпах, Оберман не видит той природы, какую он рассчитывал увидеть. «В тиши горных домиков», залитых лунным светом, «я слышу звуки, доносящиеся из другого мира», — пишет он. Все вокруг молчит, доносится лишь «глухой рокот реки, пробивающийся посреди безмолвия сквозь гущу деревьев». Именно молчание природы вызывает в герое меланхолию. Подобно горной реке, «наша жизнь берет исток в безмолвии». Погруженные во мрак ущелья тоже беззвучны, так будет всегда, и «в этой тишине в голову приходит мысль, что уже завтра всякая жизнь на земле прекратится» [74] .
72
Цит. по: Claude Reichler, La Decouverte des Alpes et la question du paysage, Geneve, 2002.
73
Этьенн Пивер де Сенанкур. Оберман.
74
Там же.
Такие ощущения наводят Обермана на целую серию лирических пассажей, посвященных тишине гор с их прозрачными речками, и «торжественному безмолвию» долин, которое окутывает их с наступлением сумерек, и шуму потоков, что удивительным образом усиливает «вечное молчание» снежных вершин... и ночи. Герою Сенанкура особенно приглянулись два диких цветка, растущие в горах, «немногословные и с едва заметным ароматом, но я не могу налюбоваться на них, — признается Оберман, — до того они хороши»; он имеет в виду василек и маргаритку.
На протяжении всего XIX столетия пристальный интерес к горной тишине и повторение одних и тех же мотивов в ее описании можно наблюдать не только в художественных произведениях. В конце века Джон Мьюр, естествоиспытатель и натуралист, неутомимый исследователь Сьерра-Невады, рассказывает о своем восхождении на гору Шаста. В сухом и трескучем морозном воздухе беззвучно летят хлопья снега. «Ночевать одному в горах в безветренную погоду и чувствовать прикосновение снежинок, этих молчаливых вестников неба, — переживание пометим «глубокое и до того щемящее, что забыть его невозможно» [75]
75
Джон Мьюр. Торжество природы.
Этот фрагмент Джона Мьюра подводит нас к размышлению о тишине снега в горах и его «нежной колыбельной», по выражению Роденбаха, который называет снег «задумчивым спутником тишины». Снег заставляет человека внимательнее вглядеться в свой внутренний мир.
Снег пышен и молчалив. Доверь ему, что хочешь. Он тайну бережно хранит.В «Странице любви», романе из цикла «Ругон-Маккары», есть один из самых красивых отрывков Эмиля Золя, где говорится о тишине падающего снега. Речь идет об эпизоде, когда госпожа Рамбо приходит на могилу дочери. «Бесконечное скольжение этих белых мух сгущалось, — в воздухе словно реяли газовые ткани, развертываемые нитка по нитке. Ни единый вздох не веял от этого дождя. [...] Чудилось, что хлопья [...] замедляют свой лёт; они оседали без перерыва, миллионами, в таком безмолвии, что лепесток, роняемый облетающим цветком, падал бы слышнее; забвением земли и жизни, нерушимым миром веяло от этих движущихся сонмов, беззвучно рассекавших пространство» [76] .
76
Эмиль Золя. Страница любви. Пер. с фр. М.
В диалоге Платона «Эвтидем» софист и его собеседники обсуждают проблему молчания и слова. Вывод таков, что неодушевленные объекты, в частности камни, молчат, но молча — говорят. Следовательно, молчание может быть материализовано и способно говорить [77] .
Историк и публицист Жюль Мишле, путешествуя по горам, был поражен их тягостной тишиной. В Швейцарии на берегу Рейна — там, где встречаются карстовые породы, — совсем нет цветов. «Одни только камни. Тишина повсюду [...], впечатление гнетущее». В тех местах «эрозия молча совершает свою работу, обнажает склоны, и их безобразная нагота никогда уже не родит ничего живого» [78] . Разрушение породы и выветривание происходят в безмолвии, эрозия «не способна созидать и творить благо», между тем как в южных морях «молчаливый труд бесчисленных полипов» направлен на созидание, и вполне возможно, на выстроенных ими берегах когда-нибудь будут жить люди.
77
Платон. Эвтидем. Пер. с др.-греч. Н. Карпова.
78
Жюль Мишле. Гора.
Море тоже относится к владениям тишины, это особое пространство. «Морская гладь покоряет взоры, — пишет Шатобриан, — ибо морю ведомы бури: безмолвная стихия вызывает восхищение, ибо мощь ее вод огромна» [79] . В повести «Теневая черта» Джозеф Конрад стремился передать трагизм опустошающей тишины тропических морей и их пугающее безмолвие. «Задумчивая тишина мира казалась чувствительной к малейшему звуку» [80] . В произведении Конрада тишина несет в себе отчаяние, безысходность. Находясь на корабле, персонажи часами не слышат ни единого звука, и капитану кажется, это конец всего, смерть посреди безмолвия неподвижного моря: «Придет время — и мрак молча одолеет ту капельку звездного света, какая падает на судно, и конец всему наступит без вздоха [...] или ропота [...]» [81] .
79
Франсуа Рене де Шатобриан. Гений христианства. Пер. с фр. О. Гринберг.
80
Джозеф Конрад. Теневая черта. Пер. с англ. А. Полоцкой.
81
Там же.
Корабль захвачен тишиной, жизнь там протекает совершенно беззвучно, матросы словно превратились в призраков, оцепеневших и немых. Эта полная тишина помножена на полную неподвижность. В какой-то момент на судне наступает «молчание такое глубокое, что было бы слышно, если бы булавка упала на палубу». Вокруг судна расстилается «вялое молчание моря». В тексте присутствует неявная отсылка к образу ада; по сути, мотив ада задает тон всей повести, в которой обыгрывается тема корабля-призрака.
Вечером стая морских свиней «гарцует» вокруг корабля, а потом они уплывают, пишет Альбер Камю в заметках под названием «Море как можно ближе. Бортовой журнал». «С их уходом мы вновь окружены тишиной и тоской первозданных вод» [82] . Впрочем, в Типаса, на заре, писатель ощущает тишину совсем иначе: «В этом сиянии и в тишине я прислушивался к почти забытым звукам внутри себя. [...] Очнувшись от сна, я впитывал один за одним едва уловимые ноты, из которых состояла тишина: гортанный щебет птиц, легкие и частые вздохи моря у подножья скал, дрожание листвы на деревьях, слепую песнь колонн, шорох полыни, шуршание ящериц. Я слышал все это, и слышал счастье, волной поднимавшееся во мне» [83] .
82
Альбер Камю. Море как можно ближе. Бортовой журнал. Пер. с фр. М. Калужской.
83
Альбер Камю. Возвращение в Типаса.
Сила впечатления от природы морского побережья, прочувствованная Камю, кроется в очаровании леса. По словам Макса Пикара, лес «напоминает огромный резервуар тишины, из которого она медленно поднимается, пропитывая воздух; лесной воздух чист благодаря тишине» [84] . Шатобриан, оказавшись посреди леса на североамериканском континенте в час сумерек, ощущал, как «тишина сменялась тишиной». «Напрасно силюсь я услышать посреди безмолвия этого склепа какой-либо звук, выдающий присутствие жизни» [85] . Упало сухое дерево, раздался треск, а потом все стихло, всякий шум «растворился в дали, казавшейся почти призрачной». В час ночи ветер зашевелил листву и травы, пробудив звуки, и «по воздуху разлилась музыка». Воображение Шатобриана навевает ему образ, который передает глубину молчания леса в тех краях. Затем слышится шипение змеи — самца, призывающего самку. Писатель отмечает, что «этот любовный призыв стал единственным звуком, воспринятым ухом путешественника» [86] .
84
Макс Пикар. Мир тишины.
85
Франсуа Рене де Шатобриан. Путешествия.
86
Там же.