История, в части касающейся
Шрифт:
Я перенёс всё найденное мной в гостиную на первом этаже, ещё раз проверил входную главную и заднюю двери, убедившись, что они надёжно заперты, и установил свою временную сигнализацию, которая подала бы мне сигнал, попытайся кто-нибудь войти.
Затем один за одним я, водя рукой в воздухе, переместил все лежащие в беспамятстве тела в подвал. Здание было хорошо защищено таким образом, что ни звука не выходило за пределы стен, зато прекрасно было слышно, что происходило снаружи.
Наступил момент, который я не мог оттягивать более. Первый пациент
Ничего напоминающего обычные методы допроса. Всё происходило тихо и мирно. В зависимости от индивидуальных способностей, процесс скачки мог происходить с разной скоростью.
С Микульским обращались довольно бережно, потроша его с невысокой скоростью. Именно поэтому он и был ещё жив. У меня не было ни времени, ни желания оказывать подобную услугу своим подопечным. Я настроил скачку на максимально возможную скорость. Как обычно, получая какой-то эффект, чем-то приходится жертвовать. В данном случае жертвой были жизни моих подопечных.
Никакой жалости я к ним не испытывал. Они были профессионалами, знали на что шли, когда соглашались на эту работу. Я тоже был профессионалом и делал своё дело. Здесь не может быть никаких эмоций. В нашей игре нет места эмоциям, жалости, сожалениям. Симпатии и антипатии остаются далеко за рамками служебных обязанностей.
Только необходимость диктует нам, как поступать в том или ином случае. Мне всё равно пришлось бы их ликвидировать, чтобы обезопасить свой тыл. Конкретный способ в данном случае не имел значения. Значение имела только та информация, которая была заключена в них. Добыванием информации любым способом и занимается разведка.
Четыре часа спустя я собрал все карточки памяти с записанными на них данными. Я оглядел лежащих на полу выпотрошенных разведчиков. Ранее крепкие и плотные, теперь они напоминали своей худобой Микульского. Я проверил, чтобы не осталось никого в живых. Всё было чисто. Я стоял на кладбище.
Хотелось предать огню этот вертеп, но это было бы неразумно. Пожар немедленно подал бы сигнал о том, что на вилле что-то произошло. Не сразу, но начнут искать что и кто, особенно будут усердствовать земляки тех, кто находился на этой вилле. А так, если я уйду по-тихому, у нас будет немного времени на то, чтобы убраться отсюда подальше.
Я поднялся на первый этаж, собрал в позаимствованный мною у обитателей виллы саквояж все найденные мною здесь ценные для меня вещи и бумаги и вышел.
Ярко светило солнце. Я медленно шёл по улице. Пройдя четыре квартала, я наконец решил поймать такси. Прыгнув в машину, я двинулся в аэропорт к ангарам, где стоял наш самолёт, и где должны были быть Микульский и остальные, незанятые в городе.
Я расплатился с шофёром и прошёл к нужному мне месту. Двери самолёта были заперты, я постучал. Через две минуты дверь слегка приоткрылась и показалась голова Литмановского. Узнав меня, он широко распахнул дверь, приглашая меня внутрь. Я забрался по
— Он сильно истощён, — тихо начал свой доклад наш пилот. — Но жить будет. Его здорово почистили. Наверное вывернули из него, если и не всё, то очень многое. Я провёл несколько тестов. Состояние его мозга нормально, в определённом смысле, учитывая его кондицию, но его надо будет немедленно поместить под специальный медицинский надзор.
— Понятно. Начинайте готовить его к путешествию, полетите на ближайшую базу с соответствующим оборудованием.
Литмановский вопросительно поглядел на меня.
— Да, именно так. Полетите, как только будет всё готово. Он сейчас — наиболее ценное звено, его надо спасать любой ценой. Мы все останемся здесь продолжать задание.
— Понял, — ответил он и повернулся, ни слова более не говоря, продолжать работать с Микульским.
Я подошёл к лежащему на носилках профессору. Выглядел он немного лучше, чем когда я обнаружил его на вилле. Землистый цвет лица исчез, волосы больше не стояли дыбом. Даже щёки не казались такими уж ввалившимися, как раньше. Может это только игра света? Так или иначе, но жизнь понемногу возвращалась в его измученное тело.
Рядом с Микульским сидела Мадлен и что-то шептала. Я подождал, пока она закончит, не желая прерывать её занятия.
Наконец она замолчала и подняла на меня глаза. Взгляд её был очень уставшим. Через силу девушка улыбнулась мне.
— Как дела? — тихо спросила она.
— Всё нормально, как с ним?
— Плох, но уже вне опасности. Пришлось с ним повозиться.
Хорошо, что господин Литмановский имел на борту такое хорошее оборудование, не то вашему другу было бы намного труднее.
— Ты умеешь заниматься такими делами?
— Немного, — ответила слабо улыбнувшись Мадлен. — Мама многому меня обучила в своё время. Жильбер помог вернуть его к жизни, подпитав его своей энергией.
Я посмотрел на Литмановского, стоящего рядом. Тот молча кивнул, подтверждая слова девушки.
— Я могу привести его в чувство, если надо, — сообщила она. — Только не на долго.
— Хорошо, я готов.
Мадлен снова склонилась к голове профессора и зашептала. Две минуты ничего не происходило, затем глаза мужчины открылись, и он уставился на меня своими большими глазами. Взгляд его был вполне осмысленный.
— Как ты, Глеб? — Спросил я.
— Живой пока. Тебе нужно торопиться, они знают всё.
— Спокойно, спокойно, — стал утихомиривать его я, видя, что он начал делать попытки подняться. — Я знаю. Они не смогут больше навредить. Приходи в себя. Ты отправишься назад, там о тебе позаботятся специалисты.
— Хорошо, — сказал он и закрыл глаза.
Мадлен показала мне знаком, что Микульский опять далеко.
— О чём вы? — Поинтересовалась девушка.
— Об этом потом, — пообещал я. — Сейчас готовь его к перелёту. Его необходимо поместить под надзор специалистов. У нас здесь будет много работы.