История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.

Крист Карл

Однако важнее, чем все это, был тот факт, что риторика при принципате потеряла свою прежнюю и политическую функцию. Эти соображения высказаны у Тацита: «Это великое достопримечательное красноречие является питомцем произвола, который называют свободой, спутником гражданских войн, шипом для необузданных народов, без покорности, дерзким, легкомысленным, самонадеянным, которого не существует в благоприятных государствах... И наше государство несомненно порождало такое красноречие, пока оно раздиралось партиями, различиями во мнениях и раздорами, пока не будет мира на форуме, согласия в сенате, воздержания при процессах, уважения перед старшими, умеренности чиновников». «Нужно ли, чтобы каждый сенатор пространно излагал свое мнение по тому или иному вопросу, если благонамеренные сразу приходят к согласию? К чему многочисленные народные собрания, когда общественные дела

решаются не невеждами и толпою, а мудрейшим и одним. К чему по собственному почину выступать с обвинениями, если преступления так редки и их так немного? К чему эти нудные и превышающие всякую допустимую меру речи защитников, если милосердие вершащего суд торопится вызволить подсудимого..., а теперь, поскольку никому не дано домогаться славы и одновременно соблюдать должную сдержанность, пусть каждый пользуется благами своего века, не порицая чужого» (Тацит «Диалог об ораторах», 41. Санкт-Петербург: «Наука», 1993, с. 384. Перевод А.С.Бобовича).

Правда, политическая функция риторики при принципате была потеряна не разом, так как еще долгое время в сенате происходили большие ораторские дуэли, однако в общей сложности возможности влияния даже крупных ораторов были невелики. Для новой политической системы характерно, что, с одной стороны, получили развитие панегирики или «концертные» речи, а с другой — продолжала существовать деполитизированная функция риторики в секторе образования. Для буржуазии, как и для внешних слоев империи, обучение риторике было одной из важнейших ступеней образования. Причиной этого явилось то, что риторика больше не ограничивалась лишь формальными аспектами, но и, как философия, поднимала образовательный уровень.

В ораторских школах преобладало, правда, искусство декламации, важнейшими источниками которой служат сегодня, наряду с «Обвинительными и защитительными речами» Сенеки Старшего (около 40—50 гг. н.э.), собранные под именем Квинтилиона учебные речи. В них присутствуют совершенно нереальные, искусственные и напыщенные декламации вместо старых конкретных, ориентированных на современность политических или юридических речей прежних времен. Защитительные речи излагали целый канон сконструированных случаев решения из мифов и истории, такие, например, как поведение Агамемнона перед жертвоприношением Ифигении, размышления Катона перед самоубийством и тому подобное, но не повседневные темы. Обвинительные речи тоже в первую очередь предлагали далекие от действительности хитроумности или интересные особые случаи, которые едва ли могли снова повториться в обыденной жизни.

Одним из влиятельнейших ораторов середины 1 в.н.э. был Сенека Младший, благодаря его пафосу производил впечатление даже Нерон, которому Сенека писал тексты для публичных выступлений. Когда позже Квинтилиан, великий систематизатор латинской риторики и первый, стоящий на государственной службе при Флавиях учитель красноречия, снова вернулся к старому цицероновскому идеалу стиля, он был вынужден полемизировать с Сенекой и его приверженцами. Все же им дана очень взвешенная оценка своему удачливому предшественнику: «В общем, Сенека обладал многими важными положительными качествами: легкой рукой богатой природной одаренности, величайшим усердием, основательным знанием дела, при этом, однако, его помощники, которым он поручал вопросы для разъяснения, злоупотребляли его доверием. Он разрабатывал почти все области знания, находятся в обращении его речи, стихи, письма и диалоги. Не очень глубокий в философии, тем не менее являлся выдающимся борцом с пороками. Многие прекрасные мысли имеются у него, многое заслуживает чтения по причине моральных принципов, но в выразительности гибнет самое большое и поэтому крайне опасное, потому что изобилует соблазнительными ошибками. Хотелось бы, чтобы он говорил с присущим ему талантом, но со способностью к рассуждениям другого; если бы он многое отбросил, если бы он не был одержим многим, не был бы так влюблен во все свое, если бы он вес вещей, о которых говорит, не разрезал крохотными членами предложения, он бы скорее нашел признание в единодушном мнении ученых, чем в любви детей» («Об ораторском искусстве», XX, I, 128).

Сам Квинтилиан (35—96 гг. н.э.), оратор, учитель риторики и теоретик в одном лице, написал 12 книг «Об ораторском искусстве», важнейшем риторическом учебнике того времени. Он постулировал как комплексный, так и взыскательный идеал оратора: «К самому лучшему оратору относится наше наставление в смысле того требования, что только по-настоящему хороший человек может быть оратором; и поэтому мы требуем от него не только выдающийся дар речи, но и все человеческие

добродетели. Так как я не хочу согласиться, что ответственность за правильную, почтенную жизнь является компетентностью философов, как многие думают, так как никто иной, кроме оратора, человека с высоким гражданским чувством, не может направлять своим словом города, обосновывать законодательством, улучшать решением перед судом. Итак, оратор — это тот человек, который по праву заслужил имя мудреца; не только безупречный по своему образу жизни, — по моему мнению этого недостаточно, хотя другие думают иначе, — но и самый лучший по своим познаниям и дару найти для всего нужное слово» («Ораторское искусство», I, 1; «Предисловие», 9, 18).

Исходя из этих предпосылок, Квинтилиан излагает содержание и основные проблемы своего произведения: «Первая книга будет содержать задачи, стоящие перед оратором. Во второй мы представим основные начала обучения оратора и сущность риторики. Следующие пять посвящаются отысканию мыслей, учению об их упорядочении и языковом выражении, куда входит учение о памяти и декламации. К этому будет добавлено, каким мы сами представляем образ оратора: здесь мы в меру своих слабых сил обсудим, каким должен быть его образ жизни, какие точки зрения подходят для подготовки и проведения процесса, какой род стиля является самым эффективным, когда нужно довести до благополучного конца судебное слушание».

В произведении тесно соединены теория и практика, мораль и философия, специальные риторические советы и общие рекомендации. В десятой книге содержится также обзор античной литературы, который, правда, носит отпечаток риторических интересов Квинтилиана и его клас-сицистский идеал стиля. В стилистическом отношении Квинтилиан также решительно отмежевывается от архаизма Катона, Гракхов и Саллюстия, как и от пафоса Сенеки. Его идолом был Цицерон, риторическое учение которого он привел в цельную дидактическую, литературную и моральную систему, причем он решительно выступал за синтез философии и ораторского искусства. Вплоть до нового времени Квинтилиан был не только синонимом латинской риторики, но и синонимом взыскательного литературного образования. Его восхваляли Петрарка, Лютеран, Эразм, Меланхтон и даже Фридрих Великий. Он был центральной фигурой европейской духовной истории, тогда как в настоящее время едва ли знаком широким кругам.

Виднейшим оратором 2 в.н.э. являлся М.Корнелий Фронтон. Он родился в нумидийском городе Цирта, в 143 г.н.э. стал консулом, но очень рано был забыт. Фронтон сначала отличился как оратор и юрист, однако его судебные и панегирические речи Адриану и Антонину Пию утеряны. Сохранились только несколько риторических упражнений наряду с письмами к правителям дома Антонинов (Антонин Пий назначил Фронтона воспитателем Марка Аврелия и Луция Вера). Обнаружение этих текстов Фронтона историком Анджело Маи (1815, 1823 гг.) было настоящей литературной сенсацией, однако историческое содержание рукописей принесло разочарование. С точки зрения стилистики примечательно, что Фронтон основал новый архаизм, который, по крайней мере временно, на-шел некоторый отклик, например у Геллия. В самой риторике среди последователей великих имен нет. Сжатые, ориентированные на обучение очерки так называемых младших латинских ораторов и греческие произведения Гермогена из Тарса и Менандра из Лаодикен 3 в.н.э. приводят к следующим кульминационным периодам позднеантичного панегирика.

Мост между риторикой и литературой провел в середине 1 в.н.э. анонимный автор греческой рукописи «О возвышенном», который хотел передать возвышенный идеал стиля, ориентированный на Гомера, Платона и Демосфена. В пространном размышлении о древних классических авторах зародилась греческая философия эпохи, которая была сосредоточена на разработке лексики, учебников по грамматике и метрике. Так, во 2 в.н.э. Аполлоний Дискол создал первый греческий синтаксис, Гефакстион — учебник стихотворных размеров; Поллукс, бывший в 178 г.н.э. учителем риторики, — знаменитый словарь, Гарпократион — специальный словарь десяти аттических ораторов. Характерно, что многие из этих грамматиков и филологов были тесно связаны с Александрией.

Латинские филологи следовали формам и тенденциям греческих образцов, однако также и Варрону и Веррию Флакку. Самым авторитетным был тогда монументальный труд Помпея Феста «О значении слов», который состоял из 20 книг извлечений из Флакка. Уже раньше, во времена Тиберия и Клавдия, Реммий Палемон написал латинскую школьную грамматику, во времена Флавиев Валерий Проб занимался изданием и комментариями произведений Теренция, Лукреция, Вергилия и Горация, Асконий Педиак издал комментарии к речам Цицерона.