История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.
Шрифт:
В 88-м письме к Луцилию Сенека так описывает специфику современной философии: «Подумай, сколько времени у тебя похищает телесное недомогание, сколько общественные, сколько домашние дела, сколько ежедневные происшествия, сколько сон. Измерь время своей жизни: для столь многого его не хватит. Я говорю о свободных искусствах: но и философы, сколько излишнего тащат они с собой, как много того, что неприменимо в жизни. И они тоже распространялись о делении на слоги, об особенностях союзов и предлогов, хотели не отставать от грамматиков и геометров. Все излишнее из их учений они перенесли в свои. А успех в конечном результате тот, что они лучше умеют говорить, чем жить».
В
Кроме подобных далеко идущих мыслей, у Сенеки встречаются обыденные размышления и факты, которые относились к людям на все времена, такие, например, как: «Нигде нет того, кто есть повсюду», и не менее правильные слова о времени; «Все, Луцилий, нам чужое, только время принадлежит нам: только это быстротечное и легко пролетающее благо дала нам природа в собственность. И так велика глупость смертных, что получатель небольшого и незначительного благодеяния, которое в любом случае заменимо, считает себя должником: никто однако не считает себя должником, если получил время, хотя оно является единственным, что благодарный не может возместить» («Письма к Луцилию», I. 3).
Не меньшее внимание привлекли трагедии Сенеки, которые оказали большое влияние на европейскую драму и, между прочим, были переведены Лессингом. И в них также заметны те противоречия, которые были свойственны Сенеке: «Тот же самый человек, который, как никто в Риме, ненавидит гладиаторские бои, как трагический поэт купается в крови, наслаждается ужасным, позволяет свирепствовать ненависти, подстрекает зло; внезапно наряду с этим обнаруживается душевное благородство и простота, святость и спасение от страданий и мыслей о смерти с воистину трагической силой. Сенека — человек крайностей, противоречий, и испанец в нем мешал стоическому мудрецу жить так, как он проповедовал» (О. Вайнрайх «Римская сатира». Цюрих, 1949).
Во времена Флавиев на передний план выдвинулись другие формы и содержание. Кроме уже упомянутых книг Плиния Старшего, Квинтилиана и Фронтина, в стихотворениях, сочиненных к какому-либо случаю, Стация «Леса» ощущаются не только придворные компоненты, но и характерные личные поэтические черты. В соединении личных ощущений страдающего бессонницей больного с традиционными образами мифов, с определенным маньеризмом, но и с живыми картинами природы, его поэзия обладает индивидуальными чертами. Большое расстояние отделяет стихи от непосредственных и жизненных высказываний Катулла, но именно поэтому они характерны для лирики того времени:
За какое преступление,
кроткое
я заслужил или за какую ошибку
я, бедный, один о, сон,
лишен твоих даров?
Молчат все животные,
птицы, дичь, и
вершины со своими изгибами подражают
утомленному сну,
даже упрямые реки не так шумят.
Останавливается зыбь озер,
и дремлет море, прислонившись к земле:
в седьмой раз возвращаясь, видит Феб,
что мои больные веки открыты;
и факелы Этны
с Пафа взирают на меня,
и мимо меня проходит супруга Тифона,
с состраданием орошает меня
холодным бичом.
(«Леса», 5,4)
Если посмотреть на отдельные литературные жанры то можно сделать вывод, что римский эпос переживал расцвет. Нужно упомянуть еще риторические эпические произведения Станин «Фиванец» и «Ахилл», первое из них описывает битву за Фивы, а второе, незаконченное, историю Ахилла до отправления в Трою. Рядом стоят «Пуника», большой эпос о второй Пунической войне Силия Италика и «Аргонавтика» Валерия Флакка. Этот высокохудожественный, тоже незаконченный эпос описывает путешествие аргонавтов.
Марциал (40—104 гг. н.э.,) родился и испанском городе Бибилис. В возрасте 22 лет он прибыл в Рим, чтобы добиться успеха в качестве литератора. Однако в течение долгих лет он пробыл клиентом богатого покровителя, претерпев много унижений: «Ранним утром, дрожа от холода, должен я тебя приветствовать, по вязкой грязи идти за твоими носилками, а позже в десятом часу, усталый, я должен провожать тебя до терм Агриппы. Разве я заслужил, Фабиан, быть в твоей свите новичком?»
Марциалу мало помогло то, что он усердно старался заслужить благосклонность принцепсов от Тита до Адриана, причем особой лестью он окружил Домициана. Хотя Марциал поднялся до всаднического сословия, он не добился ни богатства, ни полной независимости, к которой так долго стремился. В конце концов он вернулся в Бибилис, где ему богатая покровительница подарила небольшое поместье.
Несмотря на трудные жизненные условия, Марициал стал непревзойденным мастером латинской эпиграммы. Его более 1 500 эпиграмм всегда находили живой отклик; круг его почитателей был весьма велик, только в Германии от Грифиуса и Лессинга до Гете.
В своем творчестве Марциал дает яркое, но одностороннее изображение римского общества при принципате: патроны и клиенты, охотники за наследством и тунеядцы, выскочки и щеголи, пьяницы и проститутки, влюбленные и нищие, любители попировать и прелюбодеи, красивые мужчины и болтуны, педерасты и декламаторы, отравительницы и колдуны, расточители и попрошайки, артисты, поэты, врачи, адвокаты, возницы, учителя, акробаты, гладиаторы, воры, аукционисты — на всех проливают яркий свет эпиграммы Марциала. Довольно часто эти миниатюры иллюстрируют нравственную деградацию римского общества при принципате.