История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.
Шрифт:
Позже важнейшими фигурами стали Эций и Евномий. Не менее решающими, чем персональные и теологические изменения, были неоднократные в течение 4 века вмешательства государства в религиозные вопросы, которые достигли своей кульминации при Феодосии Великом. После того, как II Вселенский собор в Константинополе в 381 г.н.э. объявил Никейский символ веры общеобязательным, арианство в Римской империи было обречено на гибель. Тем не менее оно долго сохранялось у германских племен, а у лангобардов даже в 7 в.н.э.
Даже этот краткий обзор о перспективах дальнейшего развития показывает ту опасность для церкви и Римской империи, которую повлекла за собой попытка Константина навязать свое мнение в трудных теологических спорах.
Крещение пред смертью и способ погребения были последними этапами религиозного развития этого императора. Во время крещения — оно состоялось в Никомедии, когда император был тяжело болен — он еще раз выразил свое личное отношение к христианской религии. Отсрочка крещения до конца жизни в 4 в.н.э. была принята среди широких кругов, этот способ основывался на представлении, что актом этого крещения отпускаются все совершенные до этого грехи. Так как к тому времени учение о покаянии в христианской церкви еще не было выработано, у многих верующих возникало нечто вроде наивной хитрости: употребить это средство один раз в конце жизни. У Константина к этому добавилось еще и то, что он как император был втянут в многочисленные староверческие интересы.
После того, как Константин через несколько дней крещения в белых одеждах новокрещенного умер 22 мая 337 г.н.э., он был перевезен в Константинополь и похоронен там в уже подготовленном мавзолее у Апостольской церкви. Как и Август, Константин заранее определил способ своих похорон. По описанию Евсевия, он поставил в мавзолее «как святые колонны двенадцать надгробных памятников в честь апостолов. В середине он распорядился поставить свой гроб, по обеим сторонам которого стояло по шесть апостолов». Речь шла только о памятных стелах, а не о могилах самих апостолов, и только позже сын императора Константин II положил несколько реликвий апостолов и их учеников под алтарь базилики. Этим видом похорон Константин добился двух целей: если позже христианская церковь признала и почитала его как равноапостольного, то это было конкретным следствием этого погребения. Во-вторых, покойный император как бы принимал участие в молитвах и культовых актах, совершаемых в честь апостолов.
Внутри христианской церкви образ Константина имел различную судьбу. Не только его труды во благо церкви, но и то, что он еще и умер в крестильных одеждах, обеспечили ему на Востоке империи признание и почитание как святого. Церкви поминали Константина вместе с Еленой ежегодно 21 мая. Изображение Константина украшало входные ворота собора Святой Софии и получило широкое распространение на многочисленных иконах и алтарях. С тех пор как император Марциан на Халкедонском соборе 451 г.н.э. приветствовался как «новый Константин», эта формула понравилась византийским государям, и Константин был навсегда связан с идеологией византийской императорской власти.
Наоборот, на Западе Константина никогда не вносили в жития святых римской церкви. Только в отдельных случаях, где местные традиции связывались с его деятельностью, он получил культовое почитание, особенно в Англии, где в средние века бытовала легенда, что Константин был сыном местного аристократа. Гораздо большее значение на Западе приобрело представление о «новогоднем крещении» и о «Константиновом дарении», фикции, которые должны были обосновать претензии на власть средневекового папства, но тем не менее они сохранялись долгое время. Но и на Западе Константин не был забыт, и императорская власть прибегала к прообразу Константина. Его статуи возвышались перед романскими церквами, на конной статуе Марка Аврелия на Капитолии
Идеализированный образ Константина был распространен в европейской историографии вплоть до века Просвещения. Тогда, начиная с Вольтера, возникла критическая фаза, достигшая высшей точки в лице Я.Буркхардта, важные элементы этой критики встречаются также и у Эдуарда Шварца. С тех пор личность Константина остается спорной, как и вопрос о его религии, его христианстве и о последствиях «поворота Константина» для государства и христианства.
Религия и политика, личные убеждения и государственные интересы, как правило, были тождественными для императоров 3 и 4 вв. н.э. От монотеистической принципиальной позиции, через поворот к Аполлону и Солнцу, через промежуточную стадию по-христиански интерпретированных абстракций, таких, как «божественно», «божество», «Всемогущий» или «провидение», Константин приближался к христианскому понятию Бога. Он признавал себя слугой Всевышнего и был преисполнен гордости, что Бог оценил его службу и посчитал его пригодным выполнять свое дело. Свою великую цель он видел в обновлении мира с помощью религиозного обновления, которое предполагало единство и целостность христианской церкви.
Константин с самого начала был под впечатлением силы и власти христианской церкви. Он в полном объеме признавал церковь как религиозный потенциал и организацию. Он считал ее необходимой для христианской религии, как это выражают приписываемые ему легендой слова: «Приставь лестницу и взбирайся один на небо!» Он считал ее необходимой также и для Римской империи: «Государственный ум Константина признал в строгой организации церкви уже готовый инструмент, который нужно было только взять, чтобы получить подданных и помощников своей монархии, которые бы служили императору, как человеку Божьей воли» (Е.Шварц, 1904 г. — в книге X.Крафта «Константин Великий». Дармштадт, 1974).
Своей цели обновления империи с помощью религии Константин не добился. Совершенным анахронизмом является, когда в настоящее время константиновскому христианству приписывается задача изменения социального порядка. Для этого нет никаких оснований, например, церковь только гораздо позже стала советовать освободить рабов, потому что в соответствии с ее приоритетами положение в религии было важнее, чем положение в жизни. К тому же оценка Константином христианской церкви оказалась полностью ошибочной. Если он видел в ней элемент стабилизации своей власти и Римской империи, если он хотел в полном объеме исчерпать возможности, которые церковь предлагала государству, то он не предполагал те нагрузки для Римского государства, выросшие из раскола этой церкви и из нескольких теологических конфликтов. Он не видел также, что христианская церковь в перспективе не могла согласиться со своевольным плюралистическим решением Константина.
Именно самые решительные приверженцы христианства, чем дальше, тем сильнее распознавали те опасности, которые грозили церкви из-за поддержки императора и Римского государства. Они должны были терпеть императора, который не будучи теологически подкованным, с редкой смесью наивности и поверхностного теологического образования, но ловко пользующийся языком клириков, обращался с речами к величайшим авторитетам в вопросах христианской религии. Они видели, что этот государь рассматривал теологические споры почти всегда пристрастно и не по существу и что он нередко политическую своевременность ставил выше религиозных вопросов. Если, наконец, говорить о связи христианства с Римским государством, то не нужно забывать, что это государство в константиновские времена было государством тяжелого налогового бремени, коррупции чиновников, эксплуатации граждан и ограничения свободы, и все это при роскоши, царившей в императорском дворце.