История всемирной литературы Т.2
Шрифт:
Каждый из этих образов превращается в суфийской лирике в символ с постоянным значением. Суфийские стихи непременно двуплановы, за видимым, «земным» планом кроется мистический смысл, что уводит поэзию из реального мира в область аллегорий и иносказаний, имеющих однозначный религиозный смысл.
Возлюбленная в суфийском словаре символов — бог или божественная истина, локоны возлюбленной — мирские соблазны, бурное море — плотские желания, испепеляющее сверкание молнии — божественное озарение и т. д. Поскольку состояние экстаза, ведущее к мистическому озарению, суфийские поэты уподобляли опьянению, большое место в лирике суфиев заняла «поэзия вина», отличающаяся от обычной застольной лирики лишь мистическим подтекстом. Он придает их поэзии эмоциональную
Наибольшее развитие она получила в восточных областях арабского мира, где ее наиболее ярким представителем был Омар ибн аль-Фарид (1180—1234). Большую часть жизни провел он в уединении неподалеку от Каира; здесь предавался он посту, благочестивым размышлениям и молитвам. Суфии почитали аль-Фарида как учителя, как святого; согласно преданию, его поэмы распевались на радениях. Особенно знамениты его «Винная касыда», в которой в образах традиционной застольной лирики описано экстатическое состояние божественного озарения, и «Большая Таыйя» («Поэма с рифмой на «т»») — огромная поэма, содержащая страстный рассказ о мистическом опыте поэта.
Другой замечательный суфийский философ и лирик — Ибн аль-Араби (1165—1240), уроженец Мурсии (Андалусия), проживший большую часть жизни в восточных областях Халифата. Автор ряда трактатов Ибн аль-Араби описывает свои духовные переживания в пламенных любовных стихах. Жестокая возлюбленная, к которой обращены его страстные мольбы, — непознаваемая духовная сущность, а радости любви — соблазны грешного, но прекрасного мира, обессиливающие слабого человека и мешающие ему совершить восхождение к истине. Момент постижения высшей духовной сущности представляется поэту внезапным, подобным молнии озарением, испепеляющим человека. Ибн аль-Араби больше, чем Ибн аль-Фарид, погружен в реальные, земные чувства. В его изящных газелях так живо звучит язык «мучительных страстей», что мистический подтекст порой едва уловим.
В поэзии Андалусии Ибн аль-Араби стоит несколько особняком (да и жил он, как уже говорилось, по преимуществу на Востоке). Его современниками были несколько выдающихся поэтов и прозаиков, чьим творчеством завершается история литературы арабов в Испании.
Одним из наиболее значительных поэтов этого периода был еврей из Севильи, перешедший к концу жизни в ислам, Ибрахим ибн Сахль аль-Исраили (1208—1251). Ему принадлежит ряд замечательных любовных стихотворений, в которых легкость и простота поэтического языка сочетаются со смелостью и изяществом образов.
К числу андалусских суфийских поэтов относится аш-Шуштари (1203—1269). Грустные элегии по поводу утраты арабами своих владений в Испании писал Салих ибн Шариф ар-Рунди (1204—1285).
Последним выдающимся писателем и поэтом Андалусии был историк Лисан ад-дин Ибн аль-Хатиб (1313—1374), везир гранадских эмиров, погибший от руки убийцы в тюрьме в Феце, куда он был посажен за свои философские теории, признанные еретическими. Ибн аль-Хатиб создал ряд исторических трудов, посланий и стихотворений, среди которых особенной популярностью пользовались его мувашшахи любовного содержания. Широко известна элегия Ибн аль-Хатиба, написанная в предчувствии собственной смерти и отражающая то ощущение грядущей гибели и безысходности, которым были охвачены жители Гранады задолго до окончательной победы испанцев.
Стиль прозаических произведений Ибн аль-Хатиба был чрезвычайно характерен для андалусской литературы его времени. В нем много общего с риторикой периода упадка восточно-арабской литературы — напыщенность, искусственность и многословие, то же стремление к сложным метафорам и риторическим фигурам, страсть к цитатам и историческим экскурсам, к рифмованной прозе.
Андалусская литература, несомненно, составляет одну из замечательных
Испанцы во времена реконкисты всегда восхищались культурой противника. В столицах христианских княжеств в Испании были приняты обычаи и придворные церемонии мусульман, были в почете арабская музыка и одежда, соблюдался арабский этикет в отношениях между высокопоставленными особами. Христианские князья часто приглашали на свои празднества арабских музыкантов и певцов, в числе их придворных были ученые и врачи из мусульманской Испании.
Важную роль в насаждении арабо-мусульманского влияния в Испании сыграла деятельность переводчиков. В середине XII в. в Толедо и Севилье были основаны коллегии переводчиков, благодаря которым Европа ознакомилась с арабскими трудами по математике и астрономии, медицине и естественным наукам, философии и алхимии. Среди переводчиков Толедо особенно большую роль играли образованные евреи, знавшие одновременно древнееврейский, арабский и латинский языки. В результате трудов переводчиков Испании сочинения Аристотеля, Платона, Евклида, Птолемея, Галена, Гиппократа и многих иных ученых Древности, равно как и ученых Востока — Ибн Сины, аль-Хваризми, Ибн Рушда и других, — стали известны доренессансной Европе в латинских переводах.
Но с арабского переводилась не только научная литература. Европа довольно рано познакомилась с дидактической и повествовательной литературой Востока, с животным эпосом «Калилы и Димны», «Синдбадовой книгой» о женском коварстве, с некоторыми сюжетами «Тысячи и одной ночи» и разнообразного арабского фольклора. Возвышенная любовь, красочное описание которой содержалось еще в поэзии узритских лириков, оказала влияние на развитие «учтивых» чувств в Европе. Многими чертами любовная лирика арабов предвосхитила европейскую поэзию, например лирику итальянского «нового сладостного стиля». Влияние арабской повествовательной литературы ощущается в «Книге благой любви» Хуана Руиса. Наконец, христианский мистицизм оказался не чужд влиянию суфийских сочинений багдадских и андалусских мистиков.
Особый интерес представляет установление связи арабской поэзии Испании с ранней провансальской поэзией, а через нее и со всей европейской поэзией в целом. Весьма заметно сходство между андалусской строфической поэзией в ее народном варианте заджаль и поэзией провансальских трубадуров.
Это сходство легко объяснить, если учесть, что испанское население одинаково хорошо владело и арабским диалектом Андалусии, и диалектами испанского романского языка, а бродячие певцы не считались с границами христианских и мусульманских княжеств и везде были желанными гостями. Широкое взаимодействие романских и арабских элементов Испании и связи Андалусии с ее христианскими соседями могут объяснить нам удивительное сходство тематики заджалей Ибн Кузмана с излюбленными темами трубадуров, сходство в системе рифм, числе и построении строф и в некоторых других особенностях метрики при коренном различии лирико-поэтических систем.
При всей интенсивности городской жизни арабский мир VII—XII вв. как Востока, так и Андалусии не дошел до великого социального брожения, знаменующего изживание средневекового и зарождение нового мировоззрения в Европе XIV—XVI вв. А нашествие монголов в середине XIII в. на восточные провинции Халифата и успехи реконкисты Испании приостановили развитие арабской культуры на многие столетия и, усугубив застойные явления в недрах самого арабо-мусульманского общества, воспрепятствовали наступлению великой переломной эпохи — переходу к Новому времени.