История всемирной литературы Т.2
Шрифт:
Проповеди и молитвы Мани глубоко лиричны, живописны, связаны с фольклором. Часто поводом для них были явления природы: восход солнца, гроза, облачное небо, почки на деревьях, благодатный дождь. Они в отличие от его трактатов более понятны и доходчивы. Мани нередко прибегал к поэтической форме, например в сохранившемся на мандейском (семитском) языке стихотворном фрагменте — может быть, одной из предсмертных молитв Мани:
Я ученик благодарный,
Что с Вавилоном расстался,
Расстался я с Вавилоном,
Чтобы вопль издать во Вселенной:
«Вас, о боги, о том умоляю,
Вас, о боги, молю всех за нас —
Чтобы милостью грех отпустить мой!»
Мани считался почитателем музыки
Несмотря на жестокие гонения со стороны зороастрийской и христианской церквей, манихейская религия широко распространялась сторонниками Мани, рассеявшимися по восточноримским владениям, Средней и Центральной Азии, Китаю, Палестине и др. В христианских странах манихейские идеи оказались настолько живучими, что сохранились в народных сектах Средневековья: павликиане и мондракиты — в Армении, богомилы — в Болгарии, альбигойцы — в Западной Европе. На Востоке манихейство особенно распространилось среди согдийцев и в их колониях в Синьцзяне, а с VIII в. стало государственной религией Уйгурской державы. Сочинения, созданные Мани, а также приписываемые ему, переводились на разные языки и сохранились фрагментарно на сирийском и мандейском, среднеперсидском и парфянском, согдийском, коптском, китайском и уйгурском языках.
Свойственное манихейской проповеди широкое использование фольклорных элементов — притч, афоризмов и т. п. — говорит о том, что это были излюбленные жанры эпохи.
В одном из манихейских фрагментов на согдийском языке дается художественное описание «обетованной Земли Света»: «Земля Света — самосущая, вечная, чудотворная; ее высота непостижима, ее глубина невоспринимаема. Никакому врагу, никакому злоумышленнику по этой земле не пройти. Ее божественная поверхность — из алмазного вещества, которое никогда не разрушится. Все прекрасное порождено ею: холмы, нарядные, красивые, сплошь покрытые цветами, растущими в большом изобилии, фруктовые деревья, зеленые плоды которых не падают, не гниют; ключи, вечно струящиеся амброзией, наполняющей все Царство Света, его рощи и луга; бесчисленные жилища и дворцы, тропы и ложа, которые бесконечно существуют, на века вечные».
В описании «Страны Света» в одном из манихейских гимнов, дошедшем до нас на китайском языке, содержится весьма существенная деталь, отражающая народные чаяния того времени:
Драгоценная Страна Света беспредельна,
Искать ее край и берег бесполезно;
Поистине, она свободна от малейшего угнетения,
В ней нет нужды и убытка,
Здесь каждый движется, как хочет, и живет по своей вольной воле.
Именно подобных идей и мотивов в манихействе страшилось зороастрийское жречество, усматривая в этом призыв бедноты к переделу имущества, феодальной и церковной собственности. Об этом можно судить по тому, как подобные «грехи» приписываются Мани уже много веков спустя в одной из глав «Денкарта», порочащей манихейство и носящей характерное название: «10 заповедей против Друджа (духа лжи) Мани»: «Мани проповедовал, что люди должны на этом свете непрерывно заниматься грабежом чужой собственности и доброго скота и таким образом погубить человеческий род».
В манихейской переработке «Книги о гигантах» широко представлены древние иранские мифологические сюжеты. В одном из манихейских текстов на парфянском языке, где рассказывается, как дух хорасанской земли обучал манихейского апостола Фому, приводится притча (азенд) о пяти вратах чувств,
Представляет интерес сохранившийся на парфянском языке отрывок из песни о чудесном Древе Света — образец ранней пейзажной поэзии (в подлиннике — одиннадцатисложник с цезурой после пяти слогов, частично напоминающий метр уштавад):
Солнце яркое и луна светлая,
Блестя — сверкает от ствола Дерева,
Птицы на заре играют радостно,
Играет голубь с ним птицы разные,
Голося — поют [и хоры] девичьи.
Характерна и манихейская притча (на согдийском языке) о купце и сверлильщике жемчуга. Сюжет притчи известен из «Калилы и Димны» (глава о враче Барзуе). По дошедшему до нас согдийскому фрагменту можно представить, в каком виде этот сюжет бытовал в народной среде. С истинно народным юмором излагается спор между жадным купцом и искусным работником, в результате которого «владелец жемчуга вынужден был уплатить сто золотых динаров, жемчуг остался несверленным до другого дня, а сам он был преисполнен стыда и сокрушения».
Сюжет, однако, использовался в манихейской проповеди и поэтому носит следы религиозной морали. Тем не менее он живо передает колорит народного рассказа.
Согдийская литература. Памятники согдийской письменности (например, «Старые согдийские письма» и др.) обнаружены лишь в XX в. археологами, преимущественно в Синьцзяне, на месте пребывания согдийских торговых факторий. Большой архив согдийских документов (так называемый «Мугский архив») согдийского правителя Деваштича, возглавившего военное сопротивление арабскому нашествию в VIII в., найден на территории собственно Согдианы — на горе Муг, ныне Пенджикентского района Таджикской ССР. Возникновение согдийской письменности относится к началу нашей эры. С IV в. на согдийском языке существовало уже много письменных памятников. Согдийский язык служил lingua franca для всей Центральной Азии в течение длительного времени, примерно IV—IX вв.
Среди сохранившихся немногих остатков этих памятников литературно-художественных произведений нет; можно говорить лишь об их отдельных художественных элементах. В наибольшей мере нормы литературного согдийского языка отражает переписка частного характера («Старые согдийские письма») и документы «Мугского архива». Судя по дошедшим материалам, уже в те времена сложился определенный эпистолярный стиль: повторы, формулы восхваления, метафоры и т. п. Например, в одном из документов племянник пишет правителю селения Крут: «...не думай, что мою несчастную жизнь может что-либо облегчить или что мое тело может казаться живым, не находясь рядом с тобой». Еще большее представление о развитии художественных элементов языка дает фрагмент (V—VI вв.), лаконично рисующий эпизод борьбы Рустама с дэвами, воплощающими злое начало:
«... Рустам, таким образом, преследовал их до ворот города. Многие погибли, затоптанные под его ногами. Тысячи были [обращены в бегство]. Войдя в город, они заперли его ворота. Рустам вернулся обратно с великой славой. Он дошел до прекрасного пастбища, остановился, расседлал своего коня [и] пустил его пастись. Сам он снял с себя снаряжение, поел, насытился, разложил свое снаряжение, лег и уснул. Дэвы сказали друг другу: «Какое великое зло и великий позор для нас, что мы были заперты в городе одним-единственным всадником. Чего мы не сделаем? Или мы все умрем [и] покончим, или отомстим за царей». Дэвы начали приготовляться [...] С силой и сильными ударами они отворили ворота города. Много дэвов... многие взобравшиеся на колесницы, многие на слонах, многие на [...], многие на свиньях, многие на лисицах, многие на собаках, многие на змеях [и] ящерицах, многие пешком, многие летели, как коршуны, а также многие шли перевернутыми головой вниз и ногами кверху... Они отправились на поиски доблестного Рустама...».