История всемирной литературы Т.6

Бердников Георгий Петрович

В творчестве Барщевского, Чечота и Рыпинского есть много черт, позволяющих говорить об общности их эстетических позиций. Все поэты писали не только на белорусском, но и на польском языке и, по существу, принадлежат двум литературам. Все они плодотворно занимались собиранием и обработкой белорусских песен и сказок. Много общего в социально-политических взглядах Барщевского, Чечота и Рыпинского, которые в основном формировались под влиянием идеологии Просвещения. Их взгляды противоречивы. С одной стороны, писатели враждебно относились к царскому самодержавию и отдельным проявлениям крепостничества, с другой — призывали к классовому единению, идеализировали патриархальное прошлое, преувеличивали значение морального самоусовершенствования человека.

Как творческие индивидуальности Барщевский,

Чечот и (в меньшей степени) Рыпинский формировались под запоздалым влиянием классицизма и сентиментализма. Вслед за классицистами они рассматривали свою поэзию как средство распространения знаний. Идея для них — нечто заранее заданное. Почти каждое стихотворение Чечота — поучение о том, что нельзя пить водку, жить в невежестве и грязи, вырубать деревья вдоль дорог и т. д. Одновременно Чечот и Барщевский близки к сентименталистам. Изображенная в идиллических тонах деревня противопоставлялась ими «развращенному» городу. Крестьянин у Чечота внешне привлекателен. Автор хотел подчеркнуть, что крепостные заслуживают лучшей доли. Преобладающим в творчестве Барщевского, Чечота и Рыпинского было влияние романтизма. От романтиков они унаследовали интерес к народному быту, к фольклору. Основные черты романтической баллады (необычность обстоятельств, переплетение реального и сверхъестественного) очевидны в «Нечистике» А. Рыпинского, в основанных на белорусских преданиях польских балладах Я. Барщевского. Последний обрабатывал народные сказки и легенды в соответствии с эстетическими принципами романтизма. Используя фольклор, Барщевский и Рыпинский иногда увлекались его религиозно-мистическими мотивами.

Характерным произведением белорусского романтизма является небольшая поэма «Мачеха» (1850) Адели из Устрони. В поэме возвышенно высказаны чувства любви к родному краю. Среди действующих лиц «Мачехи» — персонифицированные силы природы: грозная буря, добрый лес, полноводный Неман, защищающий смельчака, который решился в бурю переплыть его воды. Поэма насыщена аллегориями и символами.

Лучшие произведения данного периода, особенно поэмы «Энеида наизнанку» и «Тарас на Парнасе», подготовили приход в литературу В. Дунина-Марцинкевича, Ф. Богушевича, Я. Лучины, А. Гуриновича и других писателей. Благодаря их творческим усилиям во второй половине XIX в. белорусская литература переходит уже к реалистическим принципам отражения действительности.

*Глава четвертая*

ЕВРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Есть своя объективно-историческая закономерность в том, что новая еврейская литература на идише, уходящая своими корнями в позднее средневековье, в XIX в. начала интенсивно развиваться и достигла высокой степени идейно-эстетической зрелости главным образом в России, а также в ряде других стран Восточной Европы.

Идиш относится к германской группе языков и возник в конце XII—XIII в. на основе верхненемецких диалектов, обогащенных семитскими, а впоследствии славянскими элементами. На этом языке в Германии, начиная с XIII в., странствующие народные певцы («шпиллайт» и «зингеры») сочиняли сатирические произведения, обличавшие общинных заправил.

До нашего времени дошли литературные памятники на идише, созданные неизвестными авторами в XIV—XV вв.: поэмы «Книга Самуила», «Сказание об Эсфири», «Книга царства». В Италии в начале XVI в. были написаны романы Илии Бохера (1467—1549) «Бова-королевич» (1507), «Парис и Вьена» (1509) — обработки итальянских оригиналов.

С конца XVI в. — в связи с массовой эмиграцией евреев в Восточную Европу — центр литературы на идише из Германии перемещается в Польшу. Здесь обретает силу находившаяся в руках богатеев и раввинов общинная организация — аппарат религиозного закрепощения бедноты, консервации ее отсталости, мистических настроений. Это, естественно, сказывается и на характере литературы. Светская литература питалась, как правило, переводами с древнееврейского.

На рубеже XVIII и XIX вв. в Польше, Литве, на Украине и в Белоруссии, вошедших в состав Российской империи, а также в сопредельных Дунайских княжествах и Галиции, где осели и жили компактными массами

евреи, начала формироваться новая литература на идише, отражавшая исторические судьбы народа, его национальное своеобразие.

Развитие новой еврейской литературы с конца XVIII в. тесным образом связано с идеями Просвещения. Просвещение — Гаскала — как идеология зажиточных слоев, точнее — европеизированной еврейской буржуазии, склонной к ассимиляции, возникло сначала в Германии во второй половине XVIII в. Основоположником этого прогрессивного для своего времени движения был известный философ-деист Мозес Мендельсон (1729—1786), друг и соратник Лессинга. Основными лозунгами Гаскалы были обновление жизни евреев путем приобщения их к европейской культуре, овладения местным языком, упрочения основ светского воспитания.

Из «школы» Мендельсона вышли писатели Исаак-Авраам Эйхель (1756—1804) и Аарон бен-Вольф Вольфсон (1754—1835), авторы комедий «Реб Генох» и «Лайхтзин ун Фремелай» («Доверчивость и коварство»). В Галиции литература этого движения выдвинула в первую четверть XIX в. Иосифа Перла, автора остросатирической пародии «Раскрыватели тайн» (1819), направленной против мистического начала в иудаизме-хасидизме.

В России, куда Гаскала проникла на рубеже XVIII—XIX вв., она носила менее элитарный характер, нежели в Германии и Австрии. Еврейские просветители проделали значительную эволюцию в сторону демократизма. Особенно интенсивно происходила поляризация правого и левого крыла в канун реформ 1860-х годов, в эпоху первой революционной ситуации в России, что нашло свое специфическое выражение в литературе на идише.

Социально-историческая природа еврейского просветительства во многом близка классическому западноевропейскому и русскому Просвещению. Речь идет прежде всего об историческом оптимизме, ориентации на капиталистическое развитие, защите образования, европейских форм жизни. Выступая от имени всей нации, Гаскала сеяла иллюзии, будто ее требования и ее программа выражают интересы народных масс. С другой стороны, в силу специфических условий национального быта, нельзя ставить знака равенства между Гаскалой и западноевропейским Просвещением, тем более между еврейскими просветителями середины девятнадцатого века и русскими просветителями-демократами 40—60-х годов. Даже ее наиболее радикальному крылу, испытавшему определенное воздействие идей «Современника» и «Русского слова», недоставало решимости, наступательного духа, сильного протестующего заряда. Идеологи ортодоксальной Гаскалы готовы были идти — и временами шли — на компромисс с самодержавно-крепостнической государственностью во имя мнимых, половинчатых уступок и послаблений. Между тем именно царское самодержавие культивировало и в «законном» порядке утверждало безудержный антисемитизм; с благословения верховной власти в еврейской среде, в «черте оседлости» продолжал функционировать «кагал» — аппарат бесконтрольного угнетения масс, коррупция священнослужителей и заправил из числа местечковых богатеев, — явление глубокого средневековья, типично феодальная корпорация.

Чтобы по достоинству оценить историческое значение творчества первых еврейских писателей, заложивших фундамент литературы критического реализма на идише, надо принять во внимание и то обстоятельство, что вплоть до 80—90-х годов XIX в. в еврейской местечковой среде сохраняла господствующее воздействие религиозная ортодоксия. Сравнительно широкое распространение имел хасидизм, религиозно-сектантское движение, рядившееся в демократические одежды. В отличие от официального раввинизма, хасидизм проповедовал на идише основные библейские заветы в примитивно-реформированном виде.

В объективно сложившихся условиях прогрессивно-демократическая еврейская литература едва ли не с первых своих шагов вынуждена была вести борьбу на два фронта: как против различных форм религиозно-мистического одурманивания народа, так и против непоследовательности, нерешительности Гаскалы, в частности против двойственности ее позиции в отношении религии. Ведь Гаскала вела не столько атеистическую, сколько антиклерикальную пропаганду и готова была идти на компромисс с авторитетами хасидизма. Недаром в литературе на идише был создан сатирический собирательный образ «фальшивого» просветителя-демагога.