История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
После ласковой улыбки он сказал, что, поскольку лорд маршал Кейт меня знает, он поговорит с ним обо мне, потом он приветствовал меня, приподняв свою шляпу, которую он никогда не снимал ни перед кем, с самой большой вежливостью.
Три или четыре дня спустя милорд маршал передал мне добрую весть, что я понравился королю, и что Его Величество сказал ему, что он подумает поручить мне кое-что. Любопытствуя узнать, в какой области он меня использует, и не желая торопить события, я решил ждать. Когда я не ужинал у Кальзабижи, мне доставляли истинное удовольствие общество барона Трейдена за столом у моей хозяйки и, поскольку стояла прекрасная погода, прогулка в парке давала мне возможность приятно провести день.
Кальзабиджи не замедлил получить позволение короля пускать свою лотерею
Кальзабижи после этого удачного тиража не имел трудностей найти гарантов на миллион, разделенный на тысячу акций, и лотерея шла своим чередом два или три года без всяких затруднений; но этот человек стал, тем не менее, банкротом и уехал умирать в Италию. Его любовница вышла замуж и вернулась в Париж.
В эти дни герцогиня Брюнсвик, сестра короля, приехала к нему с визитом вместе со своей дочерью, на которой год спустя женился наследный принц. По этому случаю король приехал в Берлин, где для него дали итальянскую оперу в маленьком театре Шарлоттенбурга. Я увидел в тот день короля Прусского, одетого по-придворному, в одежду из люстрина с золотым шитьем и с черными чулками. Его фигура была весьма комична. Он вошел в залу спектакля со шляпой в руке, поддерживая свою сестру под руку и привлекая к себе всеобщее внимание, потому что только старики могли помнить его появляющимся на публике без униформы и без сапог. Но в этом спектакле больше всего меня поразило — видеть танец знаменитой Денис. Я не знал, что она находится на службе у короля, и, имея за собой весьма долгий срок знакомства с нею, решил нанести ей визит в Берлине на следующий день.
Когда мне было двенадцать лет, моя мать, собираясь уезжать в Саксонию, вызвала меня в Венецию на несколько дней вместе с моим добрым доктором Гоцци. В комедии, больше всего меня поразила девочка восьми лет, которая в конце пьесы танцевала менуэт с очаровательной грацией. Эта девочка, отцом которой был актер, игравший роль Панталоне, очаровала меня до такой степени, что я после спектакля зашел в ложу, где она переодевалась, чтобы высказать ей свои комплименты. Я был одет аббатом, и видел, что она очень удивилась, когда ее отец сказал ей встать, чтобы меня поцеловать. Она проделала это с отличной грацией, и я был очень неловок. Но настолько полон счастья, что не смог удержаться, чтобы не взять из рук торговки украшениями, которая была там, маленькое колечко, которое девочка сочла красивым, но слишком дорогим, и не сделать ей подарок. Она снова подошла меня поцеловать с выражением благодарности на лице. Я заплатил торговке цехин, который стоило кольцо, и пошел к моему доктору, который ждал меня в ложе. Мое сердце было достойно жалости, потому что цехин, который я дал за кольцо, принадлежал доктору, моему учителю, и, несмотря на то, что я чувствовал себя влюбленным до беспамятства в красивую дочку Панталоне, я с еще большей силой ощущал, что сделал глупость во всех отношениях, как потому, что распорядился деньгами, мне не принадлежащими, так и потому, что потратил их как дурак, получив за них всего только один поцелуй. Будучи обязанным назавтра дать отчет доктору о его цехине, и не зная, где его одолжить, я провел очень беспокойную ночь, но назавтра все было раскрыто, и именно моя мать отдала цехин моему учителю; однако я еще сегодня смеюсь, когда вспоминаю о том стыде, который испытал тогда. Та же торговка, которая продала мне кольцо в театре, пришла к нам в час, когда мы обедали. Показывая украшения, которые иные находили слишком дорогими, она стала меня хвалить, говоря, что я не счел слишком дорогим кольцо, которое подарил Панталонсине (дочке Панталоне).
Дав мне цехин, она спросила, хочу ли я, чтобы она пригласила девочку на ужин, но моя бабушка воспротивилась, и я был ей благодарен. На следующий день я вернулся в Падую вместе с моим учителем, и там Беттина легко заставила меня забыть Панталонсину.
После этого приключения я больше ее не видел, вплоть до этого момента в Шарлоттенбурге. Прошло двадцать семь лет. Ей должно было быть тридцать пять лет. Если бы я не знал ее имени, я бы ее не узнал, так как в восемь лет ее черты еще не сформировались. Мне не терпелось увидеться с ней в ее комнате с глазу на глаз и узнать, помнит ли она эту историю, потому что я считал невероятным, чтобы она могла меня узнать. Я спросил, есть ли с ней ее муж Денис, и мне ответили, что король приказал его выслать, потому что тот дурно о нем отозвался.
На следующий день я велел отвести меня к ней, сказал о себе доложить, и она приняла меня вежливо, сказав, однако, что не думает, что имела удовольствия меня когда либо видеть.
Однако постепенно я стал вызывать в ней все больший интерес, когда стал говорить о ее семье, ее детстве и ее таланте, с которым она очаровывала Венецию, танцуя менуэт; она прервала меня, говоря, что ей тогда было только шесть лет, и я ответил, что ей и не могло быть больше, потому что мне было также десять, когда я влюбился в нее.
— Не знаю, говорить ли вам, но я никогда не забывал, — сказал я ей, — тот поцелуй, который вы мне дали по приказу вашего отца за маленький подарок, что я вам сделал.
— Подождите. Вы дали мне кольцо. Вы были одеты аббатом. Я тем более никогда вас не забывала. Возможно ли, что это были вы?
— Это я.
— Мне это необычайно приятно. Но, если я вас не узнала, невозможно также, чтобы вы узнали меня.
— Разумеется, потому что, если бы мне не сказали ваше имя, я бы не подумал о вас.
— За двадцать лет, друг мой, лицо меняется.
— Добавьте также, что в шесть физиономия еще не сформировалась.
— Вы можете быть хорошим свидетелем, что мне только двадцать шесть лет, несмотря на то, что злые люди дают мне на десять лет больше.
— Пусть говорят. Вы в расцвете ваших лет и созданы для любви; и я чувствую себя счастливейшим из людей, что мне удалось сказать вам, что вы были первая, кто внушил моему сердцу любовное чувство.
От этих разговоров мы растрогались, но опыт научил нас обоих, что следует остановиться на этом и разойтись.
Денис, еще молодая, прекрасная и свежая, уменьшала свой возраст на десять лет; она знала, что я это знаю, но, несмотря на это, желала, чтобы я это подтверждал, и она бы меня возненавидела, если бы я, как последний дурак, вздумал доказывать ей правду, которую, впрочем, она знала и сама. Ее не заботило, что я думаю по этому поводу. Может даже быть, что она полагала, что я должен быть ей благодарен за то, что, благодаря вполне простительному заблуждению, она позволила мне скинуть себе десяток лет, как и ей, и выказывала себя готовой послужить этому случайным свидетелем. Меня это не заботило. Уменьшение возраста — это особенность, свойственная женщинам театра, в основном, из-за того, что они знают, что, несмотря на весь их талант, публика ими пренебрегает, когда узнает, что они стары.
Сочтя за весьма добрый знак прекрасную искренность, с которой она сделала меня соучастником своей слабости, я не сомневался в ее добром отношении к моим любовным чувствам, и в том, что она не заставит меня вздыхать долгое время. Она показала мне весь свой дом, и видя, что она устроена со всех точек зрения с большой элегантностью, я спросил, есть ли у нее друг, и она ответила с улыбкой, что весь Берлин об этом знает, но все ошибаются в основных качествах этого друга, потому что он ей скорее отец, чем любовник.