История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
Шрифт:
28 декабря, в день Святых Дев, ровно шесть недель спустя после дня моего заточения, офицер стражи вошел в мою тюрьму, сказал мне одеваться и идти с ним.
— Я иду на свободу?
— Я этого не знаю. Я передам вас офицеру правительства, который находится в кордегардии.
Я поспешно одеваюсь, засовываю в чехол для одежды все, что у меня есть, оставляю все это там и следую за ним, он передает меня тому же офицеру, что меня туда привел, и тот ведет меня во дворец, где в канцелярии чиновник правительства показывает мне мой кофр, дает мне ключи и говорит, что все бумаги, что там были, остались на месте.
— Я знаю это, и я это знал.
— Имелись веские основания полагать обратное. Взгляните.
Он показывает мне бумагу, помеченную Мадридом, от 23 декабря, подписанную именем, которое я не помню, которая подтверждает законность моих трех паспортов. Я читаю ее, возвращаю ему и благодарю его. Он продолжает:
— Ваша милость оправдана в том, что касается паспортов. У меня есть приказ сказать вам, что вы должны в течение трех дней покинуть Барселону, и в восемь — провинцию Каталонию. Вы можете, однако, ехать в Мадрид пожаловаться при дворе, если полагаете, что у вас есть основания жаловаться.
— Месье, я еду во Францию. Не изволите ли дать мне письменный приказ, который вы подпишете?
— Это не обязательно. Меня зовут Эммануэль Бадильо, секретарь правительства. Этот месье отведет вас в «Санта Мария», в ту же комнату, откуда вас забрали. Вы найдете все то, что там оставили, и все, что оставили в башне. Вы свободны. Прощайте, месье. Я отправлю вам завтра паспорт, подписанный Е.С. и мной.
Я даю офицеру, одетому в голубое, квитанцию на паспорта и, в сопровождении слуги, который несет мой чемодан, мы идем в «Санта Мария». Дорогой я вижу оперную афишу на этот вечер и с удовольствием предполагаю туда пойти.
Хозяин «Санта Марии» встречает меня с довольным видом, быстро велит разжечь огонь, потому что дует ледяной северный ветер, заверяет меня, что никто не заходил в мою комнату, за исключением его, и возвращает мне, в присутствии офицера мою шпагу, обнаженную, но отмытую от крови, и мой редингот. Что меня удивило, это моя шляпа, которую я потерял при падении, когда убегал. Другой офицер, убедившись, что принесли все то, что я оставил в башне, спросил, согласен ли я, что мне вернули все, что мне принадлежит. Я отвечаю, что уверен в этом.
— Месье, желаю вам доброго путешествия, во Францию, либо в Мадрид.
Вот, дорогой мой читатель, и вся редкостная история того, что случилось со мной в Барселоне; вы не читали ничего более правдивого и с более полными деталями, и, со всеми обстоятельствами она вся известна многим людям, которые живут еще в этом городе, все, заслуживающие доверия. Вот, однако, остальное.
Я говорю моему хозяину, что буду обедать в полдень, и выхожу с тем же местным слугой, что распорядилась дать мне Нина. Я направляюсь на почту, чтобы посмотреть письма, которые должны были мне прийти «до востребования», и нахожу их пять или шесть. Новый предмет для удивления: правительство, запросто хватая человека и арестовывая все его бумаги, не позволяет себе изъять из почты письма, адресованные ему. Эти письма были все старые, из Парижа, Венеции, Варшавы и Мадрида. У меня не было никаких оснований предположить, что было перехвачено хоть одно.
Я возвращаюсь в гостиницу, чтобы прочесть свои
— Значит, вы знали, сколько я должен был оставаться в башне?
— Я ничего не знал. Мне платили каждый раз в конце недели.
— От имени кого?
— Вы его знаете.
— Есть ли у вас какая-либо записка для меня?
— Ничего.
— А местный слуга?
— Я его оплатил и рассчитал; но теперь у меня нет на то приказа.
— Я хочу, чтобы этот человек сопровождал меня вплоть до Перпиньяна.
— Я полагаю, что вы хорошо сделаете, покинув Испанию, потому что в Мадриде вы ничего не добьетесь.
— Что говорят о покушении?
— Говорят, что выстрел из ружья, что был слышен, произвели вы сами, и что вы сами поранились о свою шпагу, потому что не нашли никого ни раненного ни убитого.
— Это замечательно и необычно. А моя шляпа?
— Мне ее передали три дня спустя; я все переправил правительству вместе с вашей шпагой и вашим плащом в само утро вашего ареста, как вы мне приказывали.
— Какой хаос! Но известно ли было, что я в башне?
— Весь город это знал. Но также рассказывали две разумные версии: одна публичная и другая — на ушко. Публичная была, что ваши паспорта фальшивые. Тайная, которая, по-моему, правдивая, что вы проводили ночи у Нины. Я клялся всем, что вы ночевали ночью дома, но все равно. Вы туда ходили. Вы, однако, хорошо бы сделали, не ходя туда теперь, когда я вас предупредил, потому что сейчас вы во всем оправданы.
— Я пойду в оперу этим вечером, но не в партер. Вы позаботьтесь заказать мне ложу.
— Я это сделаю. Я надеюсь, что вы не пойдете к Нине.
— Конечно, не пойду.
Ближе к полудню молодой человек, служащий банкира, принес мне письмо, которое дало мне новый повод для удивления. Я вскрываю его и нахожу мои обменные платежные письма, что я предъявлял в Генуе г-ну Августино Гримальди далла Пьетра. Его письмо было кратким. Вот его точный перевод:
«Пассано безуспешно советовал мне отправить в Барселону эти письма, чтобы добиться, чтобы вас арестовали. Я направляю их вам, чтобы сделать вам подарок и чтобы заверить вас, что я не из тех, кто старается добавить неприятностей людям, гонимым судьбой. Генуя, 30 ноября 1768 года».
Вот четвертый генуэзец, который проявил себя в отношении меня как истый герой. Должен ли я в благодарность четырем благородным людям столь высокого калибра простить генуэзца Пассано? Нет, отнюдь. Следует избавить их от столь недостойного соотечественника. Но я напрасно мечтал об этом. Я узнал несколько лет спустя, что этот монстр умер в Генуе в нищете. Однако это письмо г-на Гримальди заставило меня узнать, где находился Пассано в это время. Он остался заключенным в тюрьме, Когда меня перевели в башню; мне важно было выяснить, где он, чтобы либо попытаться его уничтожить, если он в состоянии мне вредить, либо быть настороже, держа наготове против врага подходящего убийцу.