История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
Шрифт:
— Правда?
— Правда; и это вам маркиз обязан будет тем единственным счастьем, которого у него еще нет, и которого он желает от всей души. Он сам сказал мне это час назад, покидая меня.
Какое огорчение, что я не мог осыпать ее сотней поцелуев! Она была свежа как роза, но мы должны были сдерживаться. Она была окружена девушками, все красивые и все — у нее в услужении. Я высказал галантности Анастасии, и Леонильда сделала вид, что меня подбадривает. Поняв ее мысль, я изобразил охваченного страстью, и увидел, что ко мне прислушаются. Однако я предписал себе некоторые границы, чтобы не быть пойманным на слове.
Мы отправились завтракать к маркизу, который нас ожидал, и который встретил меня с душевной радостью. Здоровье этого обаятельного человека было бы превосходным, если бы не подагра,
После обеда мы выехали в его земли, я — в коляске, вместе с матерью и дочерью, он — в крытых носилках, несомых на двух перекладинах двумя мулами, один перед другим. Через полтора часа мы оказались на его земле, которая была расположена между Виченцей и Батипальей. Его сеньориальный дом был обширен, прекрасен и счастливо расположен. В ожидании, пока не прибудут горничные маркизы, она провела меня в свои сады, где моя нежность возобновилась, и она снова отдалась мне. Мы согласились, что я пойду в свои апартаменты, чтобы поухаживать за Анастасией, потому что не следовало давать повода для малейших подозрений относительно нашей любви. Мое увлечение Анастасией должно было повеселить маркиза, которому она непременно рассказала бы об этом. Донна Лукреция сочла это решение также хорошим, так как тем более не хотела, чтобы маркиз счел, что я задержался в Салерно из-за нее. Мои апартаменты примыкали к ее, но я мог пройти туда, только пройдя комнатой, где спала Анастасия вместе с другой горничной, еще более красивой, чем она.
Маркиз прибыл час спустя после нас вместе со всеми своими слугами и с моим, который позаботился о моем багаже. Сам маркиз велел нести себя в прекрасном кресле, проведя меня по всем замечательным аллеям своих садов, пока его жена и теща обустроят все в замке. После ужина, будучи очень усталым, он удалился, оставив меня со своими женщинами. Я проводил маркизу в ее комнату, и когда я хотел ее покинуть, она сказала, что я могу пройти к себе через комнату ее девушек, и сказала Анастасии меня проводить. Вежливость обязывала меня не остаться безразличным к этому счастью, я сказал красотке, которая мне светила, что надеюсь, что она не причинит мне огорчения, проявив недоверие к моему соседству и заперев свою дверь. Она ответила, что ничего не подозревает, но, тем не менее, запрет свою дверь, потому что такова ее обязанность, тем более, что это кабинет ее хозяйки, и что ее товарка истолкует очень дурно эту вольность — оставить ее комнату открытой. Одобрив ее резоны, я попросил ее присесть на минутку рядом со мной, чтобы рассказать, как я смог побеспокоить ее девять лет назад. Она ответила, что не желает об этом вспоминать, и просила позволить ей уйти, что я и исполнил после того, как она сочла себя обязанной позволить мне ее поцеловать. После ее ухода вошел мой слуга, и я сказал ему, что нет нужды приходить меня обслуживать после ужина. Он меня послушался и больше не приходил в последующие ночи. На следующий день маркиза передала мне со смехом все предприятие, которое я провел с Анастасией. Та ей все рассказала, не упуская никаких подробностей, и она похвалила ее за то, что она не захотела оставлять свою дверь открытой, но сказала ей, что та может оказывать мне все свои услуги в моей комнате. Маркиза нарочно попотчевала своего мужа этой историйкой, и он, сочтя, что я влюблен в Анастасию, с удовольствием учинил ей целую войну после обеда и захотел вечером, чтобы она ужинала вместе с нами, что заставило меня играть, со всем возможным приличием, роль влюбленного в эту девушку, которая чувствовала себя весьма польщенной тем предпочтением, которое я ей оказывал перед лицом ее очаровательной хозяйки, и старалась не выказывать мне неодобрения, чтобы не подорвать мою страсть и не лишиться тех благ, которые могла бы иметь, поддерживая ее. Маркиз наслаждался приятной комедией, что являла его
Анастасия явилась со свечой отвести меня в мою комнату, где, узнав, что моего слуги не будет, захотела причесать меня на ночь; почувствовав себя довольной, что я не решаюсь лечь в кровать в ее присутствии, она осталась сидеть возле меня добрые полчаса, и, поскольку я не был в нее влюблен, мне не составило затруднения изобразить робкого влюбленного. Пожелав мне доброй ночи, она была очарована тем, что поцелуи, которые я ей дал, были менее дерзкими, чем накануне. Маркиза сказала мне назавтра, что если то, что рассказала ей Анастасия, верно, она полагает, что должна меня стесняться, потому что уверилась, что как любовник я отнюдь не робок.
— Она меня не стесняет, так как картина красива и забавна, но я удивлен, что ты полагаешь меня способным любить ее, в то время как мы договорились, что это должно быть только игрой, чтобы позабавить маркиза и рассеять все подозрения слуг.
— Анастасия полагает, что ты ее обожаешь, и меня не рассердит, если ты дашь ей уверенные основания для кокетства.
— Если бы я смог убедить ее оставить дверь открытой, я легко бы прошел в твою комнату, так, что у нее не возникло бы ни малейшего подозрения, потому что, когда я отошел бы от ее кровати, где не стал бы делать ничего существенного, она не могла бы себе и вообразить, что, вместо того, чтобы идти в свою комнату, я направился в твою.
— Постарайся хорошо это все проделать.
— Приступлю к делу сегодня же вечером.
Маркиз, как и донна Лукреция, полагали, что мое поведение свойственно человеку сдержанному, но, будучи уверены, что юная Анастасия спит со мной, они были этим очарованы. Я провел, между тем, весь день с маркизом, чему, как он показывал, он был рад. Это не стоило мне никаких усилий, потому что мне нравились его мораль и его озарения. На третий ужин вместе с Анастасией я казался более пылающим, чем обычно, и она была удивлена, когда в моей комнате нашла меня охладевшим; она сказала, что ей нравится, что я стал вести себя спокойней. Я сказал, что это происходит оттого, что, оставшись наедине со мной, она ощущает себя в опасности.
— Совсем нет. Я считаю вас мудрым, и намного более мудрым, чем вы были девять лет назад.
— Что за безумства я тогда наделал?
— Никаких безумств, но вы не слишком уважительно отнеслись к моей молодости.
— Я оказал вам маленькие ласки без последствий, о чем сейчас сожалею, потому что они явились причиной того, что вы теперь считаете своим долгом быть со мной настороже и запирать вашу комнату.
— Это не потому, что я вам не доверяю, но по причинам, о которых я вам сказала, и которые вы одобрили. Могу также сказать, что это само по себе род недоверия, который мешает вам ложиться, пока я здесь.
— Великий Боже! Вы явно считаете меня фатом. Я ложусь. Но вы не уходите, пока меня не поцелуете.
— Охотно.
Я лег в постель, и Анастасия провела возле меня с полчаса, когда у меня возникло большое опасение, что я не удержусь от всего; но я должен был так поступить, потому что боялся, что она отчитается во всем маркизе. Анастасия, покидая, поцеловала меня с такой нежностью, что я перестал владеть собой. Ее собственная рука, препровождаемая моею, убедила ее, что я ее люблю, и она ушла, уж не знаю, то ли образумленная, то ли огорченная моим самообладанием.
Назавтра, поинтересовавшись узнать, как она рассказала о произошедшем маркизе, я не был огорчен, выяснив, что она скрыла факт прикосновения. Теперь я был уверен, что она оставит мне дверь открытой, и я пообещал моей дорогой Леонильде провести пару часов с ней. Когда Анастасия после ужина беседовала со мной, я призвал ее питать ко мне то же доверие, что и я к ней, и она ответила, что не видит в этом никаких затруднений, при условии, что я загашу свою свечу и не стану ее трогать. Я пообещал ей это, и был уверен, что сдержу слово, поскольку не должен был плохо проявить себя перед моей дорогой маркизой. Я загасил свою свечу, как только она вышла, и видел, как она разделась, стала на колени, чтобы помолиться, затем легла в кровать и погасила свечу.