Итальянские новеллы (1860–1914)

Пиранделло Луиджи

На него это произвело такое впечатление, что на следующий день, не предупредив ни ее, ни мать, он привел с собой туда, на чердак, своего друга, дирижера оркестра. Так начались первые уроки пения, и два года подряд он тратил на нее почти все свое жалованье: он взял для нее напрокат пианино, купил ноты, дал по-дружески и маэстро кое-какое вознаграждение. Прекрасные, далекие дни! Терезина вся пылала желанием распустить крылья, умчаться в будущее — маэстро предсказывал, что оно будет ослепительным; а пока — какими пламенными ласками она выражала свою благодарность, как они мечтали о будущем счастье вдвоем!

Тетя Марта, напротив, горестно качала головой: бедная старушка столько перевидала за свою жизнь, что не верила

в будущее; она боялась за дочь и не хотела даже, чтобы та надеялась вырваться из привычной нищеты; и потом — мать знала, чего стоило ему безумие этой опасной мечты.

Но ни он, ни Терезина не слушали ее, и напрасно она возмущалась, когда молодой композитор, услышав Терезину в концерте, заявил, что было бы преступлением не пригласить к ней лучших учителей и не дать ей законченного музыкального образования, — любой ценой ее надо было послать в Неаполь, в консерваторию.

И тогда он, Микуччо, не колеблясь ни минуты, поссорился с родными, продал небольшое имение, оставленное ему дядей-священником, и послал Терезину в Неаполь заканчивать образование.

С тех пор он ее больше не видел. Письма, да… он получал от нее письма из консерватории, потом письма от тети Марты, когда Терезина начала свою артистическую жизнь, приглашенная лучшими театрами после шумного дебюта в Сан-Карло. В конце этих тревожных, неясных писем, старательно нацарапанных бедной старушкой, всегда было несколько слов от нее, от Терезины, которой никогда не хватало времени писать: «Дорогой Микуччо, подтверждаю все, что тебе пишет мама. Будь здоров и люби меня». Они еще раньше условились, что он будет ждать пять-шесть лет, пока она без помех пробьет себе дорогу: они оба были молоды и могли ждать. Чтобы опровергнуть клевету, которую распространяли его родные о Терезине и ее матери, он в течение пяти лет показывал эти письма всем, кто хотел их прочесть. Потом он заболел и чуть не умер; он и не знал, что тетя Марта и Терезина послали по его адресу солидную сумму денег: часть из них была потрачена во время болезни, но остальные он силой вырвал из хищных лап своих родных и вот теперь приехал, чтобы вернуть их Терезине. Потому что денег — ни за что! — он не хотел. Эти деньги, конечно, не милостыня, он ведь так много истратил на Терезину. Но… ни за что! Он даже и сам не мог объяснить почему, и особенно здесь, в этом доме, он ни за что не взял бы денег! Микуччо ждал уже столько лет — может подождать и еще. Если же у Терезины были лишние деньги, это значило, что дорога в будущее перед ней открылась и, следовательно, настало время исполнить давнее обещание, наперекор тем, кто не хотел этому верить.

Микуччо вскочил, подняв брови, точно для того, чтобы подтвердить этот вывод; снова подул на свои заледеневшие руки и затопал ногами.

— Холодно? — спросил его слуга проходя. — Теперь уже не долго ждать. Пройдите сюда, в кухню. Здесь вам будет лучше.

Микуччо не захотел последовать совету слуги; который смущал и раздражал его своим аристократическим видом. Он снова сел и погрузился в печальные думы. Немного спустя его мысли прервал резкий звонок.

— Дорина, это синьора! — воскликнул слуга, торопливо натягивая фрак, и побежал открывать, но, увидав, что Микуччо устремился за ним, резко остановился, чтобы задержать его:

— Вы подождите здесь. Дайте мне раньше доложить о вас.

— Ой-ой-ой! — протянул заспанный голос за занавеской. И немного спустя появилась коренастая, небрежно одетая бабища, хромавшая на одну ногу и закутанная до самого носа в шерстяную шаль, из-под которой виднелись золотистые крашеные волосы; она еще никак не могла проснуться.

Микуччо ошеломленно смотрел на нее. Та тоже удивленно вылупила глаза на незнакомца.

— Синьора вернулась, — повторил Микуччо.

Тогда внезапно Дорина пришла в себя.

— Я сейчас, сейчас… — сказала она, сняв и швырнув шаль за занавеску,

и всем своим тяжелым телом устремилась к выходу.

Появление этой крашеной ведьмы, запрещение слуги — все это вызвало у подавленного Микуччо тревожное предчувствие. Он услышал пронзительный голос тети Марты:

— Туда, в зал! В зал, Дорина!

Слуга и Дорина прошли перед ним, неся великолепные корзины с цветами. Он вытянул шею, чтобы поглядеть в глубину, в освещенный зал, и увидел множество мужчин во фраках, услышал неясный говор. У него потемнело в глазах: он был так удивлен, так взволнован, что не заметил, как глаза его наполнились слезами. Он зажмурился и весь сжался в темноте, словно для того, чтобы не поддаться мучительному чувству, которое вызвал в нем долгий пронзительный взрыв смеха. Смех Терезины? Боже мой, почему же она так смеется в той комнате?

Подавленный возглас заставил его открыть глаза, и он увидел перед собой совершенно неузнаваемую тетю Марту — она была в шляпе, бедняжка! И точно придавлена великолепной, богатейшей бархатной мантильей.

— Как, Микуччо… ты здесь?

— Тетя Марта!.. — воскликнул Микуччо, почти в испуге глядя на нее.

— Как же это ты так! — взволнованно продолжала старушка. — Не предупредив? Что случилось? Когда ты приехал? Как раз сегодня… О боже! боже!..

— Я приехал, чтобы… — пробормотал Микуччо, не зная, что сказать.

— Подожди! — прервала его тетя Марта. — Что теперь делать? Что делать? Видишь, сколько народу, сынок? Это праздник Терезины, ее бенефис… Подожди, подожди здесь немножко…

— Если вы, — пробормотал Микуччо, у которого от страха сжалось горло, — если вы считаете, что я должен уйти…

— Нет, подожди немного, я тебе говорю, — торопливо ответила добрая старушка и совсем смутилась.

— Да я, — продолжал Микуччо, — и не знаю, куда мне здесь пойти… в такой час…

Тетя Марта ушла, сделав ему рукой в перчатке знак подождать, и вышла в зал, в котором немного спустя, как показалось Микуччо, разверзлась бездна: так внезапно наступило молчание. Потом он услышал ясно, отчетливо слова Терезины:

— Одну минуту, синьоры!

И снова глаза его затуманились в ожидании ее появления. Но Терезина не появилась, и разговор в зале опять возобновился. Вместо этого через несколько минут, показавшихся ему вечностью, появилась тетя Марта, без шляпы, без мантильи, без перчаток, уже не такая смущенная, как раньше.

— Подождем немного здесь, хорошо? — сказала она. — Я побуду с тобой… Там ужинают… А мы останемся здесь. Дорина накроет этот столик, и мы поужинаем вместе здесь; вспомним хорошее время, а?.. Я прямо не верю, что вижу тебя, сынок мой, здесь, здесь, наедине… Там, понимаешь, столько гостей… Она, бедняжка, не может обойтись без этого… Для карьеры, понимаешь? Ну что поделаешь! Видел газеты? Большие дела, сынок! А я… я все время как на море… Не верится, что могу посидеть здесь с тобой сегодня вечером.

И добрая старушка говорила, говорила, инстинктивно стараясь не дать Микуччо времени думать, затем, растроганно глядя на него, улыбнулась, потирая руки.

Дорина торопливо накрыла стол, потому что там, в зале, уже начался ужин.

— Она придет? — прерывающимся голосом мрачно спросил Микуччо. — Я потому спрашиваю, что хотел бы хоть увидеть ее.

— Ну конечно, придет, — подхватила старушка, стараясь скрыть смущение. — Как только освободится на минутку; она сама сказала.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись, словно только что узнали друг друга. Несмотря на замешательство и волнение, их души нашли путь друг к другу и приветствовали друг друга улыбкой. «Вы тетя Марта», — говорили глаза Микуччо. «А ты Микуччо, мой дорогой, хороший сынок, все тот же, бедняжка!» — отвечали глаза тети Марты. Но тотчас же добрая старушка опустила их, чтобы Микуччо не прочел в них ничего другого. Она опять потерла руки и сказала: