Итальянский след
Шрифт:
– Привет, – сказал Пафнутьев, входя и закрывая за собой дверь, укрепленную арматурной проволокой в палец толщиной. – Как поживаешь?
– Нормально.
– Ты вроде чем-то недоволен?
– Всем доволен.
– Поговорить хочешь?
– Не хочу.
– Даже о бабах?
– Сказал же – не хочу.
– Ну, что ж, нет так нет. – Пафнутьев обернулся от двери и увидел, увидел все-таки, что глаза Величковского наполнились чуть ли не ужасом – не хотел тот снова оставаться в этих стенах, покрытых цементной шубой с острыми шипами, чтоб не вздумалось
– Покормили бы, – сказал Величковский.
– Покормят, – заверил Пафнутьев. – Сейчас распоряжусь. Что там у нас сегодня?.. Чай, правда, остыл, да и сахар, похоже, кончился… И это… Каша.
– Какая каша?
– А кто ее знает… Каша, она и есть каша. Принесут. Я вот что хотел сказать… Ты, Дима, чего-то не понимаешь или попросту дуркуешь… Заведено уголовное дело. Убиты две молодые женщины. Их портреты в твоей колоде. В той самой колоде, которую ты сам мне и показывал. Один труп обнаружен в твоей квартире.
– Это не моя квартира!
– Я помню, что ты говорил… Квартира, дескать, Игоревая… Но по документам это твоя квартира. И ты ее сдал некой Юшковой. Юшкова пропала. Некоторые уверены, что будет еще один труп. Такие дела… А ты говоришь, дай каши, дай каши… Тут такая каша заварилась, что тебе светит… Хорошо светит. Да, чуть не забыл – привет из Италии.
– От кого?
– Как говорят у вас в Пятихатках… Думай, куме, думай. Надумаешь – дай знать, приду. Я тут недалеко, рядом, можно сказать.
Пафнутьев вышел, с силой задвинул засов, сознательно громко задвинул, понимая, как воспринимает этот железный скрежет запертый человек. И еще знал Пафнутьев, хорошо знал силу недосказанного. Вот передал он привет из Италии, хотя никакого привета не было, но передал, зная, что человек за железной дверью каждое его слово будет вертеть и прощупывать со всех сторон и, конечно же, выводы сделает самые печальные, самые беспросветные, поскольку не знает, что происходит за этими стенами, не знает, кого допрашивали и кто в чем признался. И потому вывод его неизбежно будет один: все валят на него, все дают показания против него, чтобы только самим очиститься, вывернуться, а он, Дмитрий Витальевич Величковский, пусть сидит в камере, пусть гниет в зоне, пока совсем не сгниет, а они тем временем будут летать в Италию на больших красивых самолетах, будут плескаться в теплом море, пить итальянские вина, спать с потрясающими женщинами и весело смеяться над ним, над Дмитрием Витальевичем, над этим придурком, который решил, что должен молчать, чтобы никого не подвести, чтобы никто не смог ни единым словом уколоть его, показать на него пальцем или хотя бы этим пальцем ему пригрозить.
Все это Пафнутьев знал и был уверен – будет у него разговор с Величковским, будет. Подробный, доверительный, откровенный разговор. И для этого нужно только одно – чтобы хоть раз переночевал Дима в камере предварительного заключения. На узкой жесткой скамье. В камере, где стены покрыты бетонной шубой с острыми иглами. И чтобы снаружи иногда доносились жалобные голоса задержанных, грубые голоса
Вернувшись в кабинет, Пафнутьев позвонил Пахомовой. Так же легко, беззаботно, даже с каким-то куражом, будто у него было отличное настроение и прекрасное самочувствие.
– Здравствуйте! – сказал он громко. – Госпожа Пахомова?
– Ну? – Голос у Пахомовой был настороженный.
– Ой, Лариса! Как давно я не слышал вашего голоса!
– Кто это?
– Пафнутьев. Павел Николаевич. Помните такого?
– Нет.
– Не верю! – решительно сказал Пафнутьев. – Не верю! Я – незабываемый.
– Какой?
– Незабываемый. Никем. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
– А, – протянула Пахомова. – Вы, наверное, из прокуратуры?
– Точно! – воскликнул Пафнутьев вне себя от радости. – Мы с вами встречались несколько лет назад!
– Когда Колю убили.
– Да, это были печальные дни.
– Я тогда помогла вашему мальчику. Как его… Андрей.
– Да? – удивился Пафнутьев. – Как?
– Я его вооружила. Вручила пистолет генерала Колова. Похоже, он неплохо им попользовался.
– Следствие пришло к другому выводу.
– Разумеется, – усмехнулась Пахомова. – Я знакома с выводами следствия. Ладно, дело прошлое. Вы, простите, по какому вопросу?
– Повидаться бы, Лариса… Можно, я буду называть вас Ларисой? Как и раньше, а?
– Да называйте как хотите, – в голосе Пахомовой все время проскальзывала ленивая, равнодушная вульгаринка, словно она заранее знала, что разговаривает с человеком не больно высокого пошиба. – А что до повидаться… Надо ли? На кой я вам понадобилась? Скажите уж, не томите душу.
– О жизни хотел поговорить.
– Больше не с кем?
– Да. Больше не с кем.
– Лукавите, Павел Николаевич.
– Конечно, – не колеблясь подтвердил Пафнутьев.
– А зачем?
– Повидаться хочется.
– Если вы настаиваете, то я поступлю как и в прошлый раз, в прошлую нашу встречу.
– А как вы поступили в прошлый раз?
– Напилась. У вас на глазах.
– Но тогда у вас был повод – убили мужа. А сейчас? Просто так? Из озорства?
– А сейчас по привычке. Шучу, Павел Николаевич… Дело в том, что я страшно занята, ну просто страшно. Может быть, через недельку-другую, а?
– Хотите уехать?
– Дух хочу перевести.
– Много работы?
– Да не в этом дело. Работы не так уж и много, суета добивает. Бестолковщина, безалаберщина, беспредельщина… Ну и так далее.
– Лариса! – по-дурацки закричал в трубку Пафнутьев. – Клянусь, ни одного бестолкового слова не произнесу! А? И наша встреча будет, как всегда, краткой и обоюдорадостной! А?
– Ну что вам сказать, Павел Николаевич… Я же все понимаю. Мне приятно, что вы говорите со мной таким вот тоном, не высылаете группу захвата, не подстерегаете на улице. У вас хорошее настроение, видимо, для этого есть причина… У меня такой причины нет, а если и есть, то совсем для другого настроения. Приезжайте, Павел Николаевич. Жду.