Итальянский след

Пронин Виктор Алексеевич

Молча подошел Пафнутьев, протянул руку и, ухватив бессильную ладонь Худолея, оторвал его от бетонного столбика.

– Пошли, там Аркаша уже все приготовил… Представляешь, они делают отбивные втрое больше наших! Халандовский как увидел – взревел от восторга!

– Не хочется, Паша!

– А вино мы взяли молодое, не кьянти, нет. Пенится. И пена красная. А хмель… Не с чем сравнить. Ты помнишь, как опьянел первый раз в жизни?

– Помню.

– Так вот, это вино дает точно такой хмель – как первый раз в жизни!

– Надо же…

– Со Светой поговорил?

– Да.

– Что

она сказала?

– Что жива и прекрасно себя чувствует.

– Это же здорово! – обрадовался Пафнутьев. – Пошли! – И он потащил Худолея в придорожный ресторанчик, к сдвинутым столам, за которыми уже сидела почти вся седьмая банда. – Кстати, и Сысцов с нами. Представляешь? Сам напросился. Не сидеть же ему за одним столом с Пияшевым! Шкурой чую – грядут события! Не забывай про фотоаппарат. – Пафнутьев говорил много, напористо, стараясь отвлечь Худолея от воспоминаний о разговоре со Светой. – Мы уже с тобой выяснили – Пияшев держит Сысцова на крючке. Ты слышал, он хочет пятьдесят один процент! Знаешь, что это такое? Ты врубился?

– Нет.

– Он хочет у Сысцова оттяпать фирму! У Сысцова! Оттяпать! Бедный, бедный Пияшев! Он обречен! Понимаешь, он обречен!

– На смерть? – вяло спросил Худолей.

– Помнишь анекдот о трех слепцах, которых подвели к слону, а потом попросили рассказать, как они его себе представляют? Один пощупал хобот и сказал, что слон похож на змею. Второй наткнулся на ногу и сказал – это пальма. Третий подергал хвост и сказал, что слон – просто веревочка… Так вот, Пияшев подергал слона за хвост. Он считает, что Сысцов – это веревочка, из которой можно вязать любые узлы.

– А что он должен был пощупать? – Худолей начал постепенно выходить из оцепенения.

– Бивни! – заорал ему в ухо Пафнутьев. – А не то, что ты подумал. – Это не хвост, не хобот, не брюхо, похожее на дирижабль! Сысцов – это бивни! Из слоновой кости! Пошли чокнемся с ним за мир и дружбу, уж если он сам того пожелал.

– Пошли, – покорно согласился Худолей.

Девочки разбрелись по магазину, по ресторанчику, выбирая сувениры, попивая водичку из горлышка, некоторые взяли даже мороженое, а руководство село за отдельный столик, чтобы пообедать по полной программе. Увидев это, Халандовский тоже решил не ударить в грязь лицом и, сдвинув два столика, тут же собрал всех мужичков в единый круг. Не устоял против соблазна и Сысцов.

– Павел Николаевич, – обратился он к Пафнутьеву. – Наша давняя дружба просто обязывает нас приземлиться за одним столом?

– Иван Иванович! – по-дурацки заорал Пафнутьев. – Наконец-то! Наконец-то вы поняли, где собирается настоящая банда, а где только видимость и, как говорят нынешние молодые, сплошная виртуальность. Прошу! – Он показал на стул во главе сдвоенного стола. – Только я отлучусь на минутку… Мне кажется, один наш попутчик слегка заблудился… Вчера ему было плохо, очень плохо… Надо вытаскивать мужика из небытия!

Когда Пафнутьев с Худолеем подошли к столу, их стаканы были уже полны молодым, пенящимся вином, а Сысцов, стоя, произносил речь.

– Господа, – произнес он

с нажимом, давая понять, что употребляет это обращение только шутя, только любя, – выпьем за наши будущие встречи не только в этом ресторане, не только в этой стране, не только на этом континенте…

– Не только на этой планете, – уныло добавил Худолей.

– Прекрасное дополнение! – согласился Сысцов. – Как говорят на Кавказе, алаверды!

Сысцов все так же, стоя, выпил с закрытыми глазами, постоял некоторое время и сел. Было такое ощущение, будто он решается на что-то, будто стоит перед решением важным и рискованным.

– А между прочим, пьешь ты, Иван, неправильно! – громко заявил Халандовский. – Так пить нельзя. Профессионалы так не пьют.

– А как пьют профессионалы? – с улыбкой спросил Сысцов, давая понять, что к такого рода профессионалам он себя не относит. – Подскажите.

– Величайший человек всех времен и народов Пифагор сказал так… Совершая возлияния, нельзя закрывать глаза, ибо недостойно стыдиться того, что прекрасно.

– Неплохо сказано, – согласился Сысцов. – Виноват. Исправлюсь. Прямо за этим же столом, – и он снова наполнил бокалы странно как-то пенящимся вином. Оно не было газированным, оно было просто молодым.

Как и все мы, ребята, в свое время, как и все мы!

Пафнутьев исподтишка поглядывал на Сысцова и все больше поражался его усталости. Поникшие плечи, безвольно лежащие на столе руки, почти нетронутая отбивная размером с тарелку… Несколько стаканов вина нисколько его не взбодрили, разве что появился румянец, слабенький такой румянец. Но, невзначай встретившись с Сысцовым взглядом, Пафнутьев поразился его твердости. Сысцов как бы сказал: «Да, Павел Николаевич, да! Только так и никак иначе!»

– Не жалеете о поездке, Павел Николаевич? – спросил Сысцов.

– Ничуть!

– Не скучаете?

– В такой компании?! За таким столом?! С таким вином?! Даже думать об этом грешно.

– Иногда мне кажется, что думать вообще грешно, – негромко проговорил Сысцов. Казалось, он говорил с самим собой, отвечал на собственные сомнения.

– Даже так? – удивился Пафнутьев.

– Думание природой не предусмотрено. Вообще мыслительный процесс – это заболевание. Рано или поздно природа исправит свою оплошность.

– Но человек – это венец природы, – заметил Шаланда.

– Кто это сказал? – спросил Сысцов.

– Не помню, но такие слова есть.

– Это сказал человек, – Сысцов горестно покачал головой. – О себе самом. Мало ли что я могу сказать о себе самом… Так ли уж это важно, да, Павел Николаевич?

– Если ваши показания о себе самом откровенны и чистосердечны, то это важно! – рассмеялся Пафнутьев.

– Для кого?

– Для природы! – воскликнул Пафнутьев, словно бы даже удивленный непонятливостью Сысцова. – Природа любит справедливость и нравственность. Когда наступают морозы, вода замерзает – это справедливо и нравственно. Камень катится с горы, а не в гору. Это нравственно. Если камень покатится вверх – это распутство, это нарушение законов природы, Иван Иванович.