Итальянский след
Шрифт:
– А рыба тут водится? – спросил Халандовский.
– Рыба? Прасцице, вы ехали сюда за рыбой?
– Я бы и от мяса не отказался, – проворчал Халандовский. – В условиях поездки, между прочим, сказано, что будут завтраки, будут обеды. Ни завтрака я не дождался, ни обеда… Так что не надо меня рыбой попрекать.
– Прасцице, – протянул Пияшев, но общий гул изголодавшихся пассажиров несколько сбил его спесь, и он о чем-то зашептался с водителем.
– Ничего озера, – проворчал Пафнутьев. – С Рицей, конечно, не тягаться, но на безрыбье и рак рыба.
– А, так здесь в
Ну, и так далее.
Войдя в номер, Пафнутьев сел на кровать, вытянул перед собой ноги и достал из кармана мобильный телефон. Он обещал позвонить Вике домой, доложить о прибытии и о своих счастливых впечатлениях. Пахомова объявила, что ужин будет через полчаса, и у него неожиданно нашлось время, нашлись силы, чтобы сдержать обещание.
– Здравствуй, Вика, это я! – радостно сказал он, услышав голос жены.
– А, Паша, – только по этим словам Пафнутьев понял, что настроение у Вики оставляет желать лучшего. – Как тебе Италия?
– Ничего страна… Жить можно.
– У нас, наверное, лучше?
– Гораздо.
– Как там с напитками?
– Есть напитки, достаточно разнообразные. Обязательно привезу бутылочку кьянти. Ты любишь кьянти?
– Паша…
– У нас через полчаса ужин, – перебил Пафнутьев, чутко уловив, что после этого «Паша» последует нечто такое, что испортит ему не только вечер, но и всю поездку. – Обещают по бутылке красного вина на стол. Это значит – на четверых. Но не кьянти. Кьянти, между прочим, можно брать только за свои деньги. На набережной здесь бесконечное множество забегаловок, и ты не поверишь, но в каждой из них продается кьянти. И в больших бутылках, и в маленьких, есть даже бутылки, оплетенные не то соломой, не то травой… Но на качество напитка эта оплетка не оказывает никакого влияния. То есть вкус кьянти независимо от формы и размера бутылки остается одинаковым. Но если присмотреться повнимательнее…
– Паша!
– Слушаю тебя, птичка моя, ласточка или, как сейчас принято говорить, зайка!
– Паша, как ты думаешь, у нас с тобой будут дети?
– Конечно! – не задумываясь ни на секунду, ответил Пафнутьев. – У нас будет очень много детей! Мальчики и девочки. Все они будут походить на нас с тобой одновременно. Сначала родится мальчик, потом девочка, потом опять мальчик, потом опять девочка, потом одновременно мальчик и девочка, потом…
– Паша, когда?
– Очень скоро, Вика! Ну просто совсем скоро!
Пафнутьев был знаком с тем таинственным состоянием, когда знания в тебя втекают неизвестно откуда, извне, и ты уверен, что эти знания о будущем ли, о прошлом, о настоящем, эти знания верны. И все, что ты сейчас легко и бездумно произносишь, обязательно сбудется, состоится, свершится! А может быть так, что именно вот этими своими словами, которые ты в данный момент произносишь, может быть, именно этими словами ты и создаешь будущее, меняешь прошлое, вмешиваешься в настоящее?
Ребята, очень даже может быть!
Не пустой треп
Да, наверное, он все-таки это знал!
– Скоро, Вика! Ну просто совсем скоро! – произнес Пафнутьев, и эти его слова не грех привести еще раз.
– Как скоро, Паша? – В голосе Вики была печаль и неверие.
– В этом году! – твердо сказал Пафнутьев.
– Мадам, уже падают листья, – пропела Вика. – У нас с тобой совсем не остается времени, чтобы это действительно случилось в этом году, Паша. – Часто повторяя слово «Паша», Вика достигала той степени снисходительности, которую вынести может далеко не каждый человек, далеко не каждый.
– Не переживай, Вика, я знаю, что говорю! У меня такое чувство. Что дети у нас, и мальчики, и девочки, будут сплошь семимесячными. А среди гениев человечества этих самых семимесячных видимо-невидимо! Даже нельзя сказать, что через одного, гораздо чаще! Возьми Наполеона…
– Уговорил, беру, – сказала Вика и нажала кнопку отключения.
Пафнутьев повертел мобильник в руке, хмыкнул, сунул телефон в карман и отправился в номер к Худолею. Коридор был пуст, красавицы меняли наряды или, лучше сказать, избавлялись от нарядов, впереди был долгий вечер, набережная, огни, ночная жизнь, и нужно было надеть на себя или обнажить на себе такое, чтобы самый захудалый итальяшка сразу понял, кто перед ним, и содрогнулся, и воспылал.
Худолей лежал на кровати бледный, и его ослабевшая рука безвольно теребила край одеяла.
– Жив? – спросил Пафнутьев с точно таким же выражением, с которым полчаса назад Худолея приветствовала Пахомова. – Есть успехи?
– И очень большие.
– Выкладывай, – Пафнутьев сел на угол кровати. Даже если сейчас заглянет кто-нибудь нежданный, он ничего предосудительного не увидит – попутчик зашел проведать заболевшего попутчика.
– Я опять ограбил Пияшева, – пакостливым голосом сказал Худолей. – Побывал в его номере.
– Сколько унес на этот раз?
– Чует мое сердце, Паша, что на этот раз улов оказался побольше первого. Кассета с микрофильмом, видеокассета и еще одна звуковая. Он прятал их у себя в номере, хорошо прятал, грамотно. И если бы не мое мастерство, проницательность, а также необыкновенные умственные способности, то кто знает, кто знает, чем бы все это закончилось.
– Где кассеты? – спросил Пафнутьев.
– Спрятал.
– Здесь? – Пафнутьев обвел номер долгим взглядом, словно надеясь увидеть худолеевские находки на столе, на подоконнике, на кровати.
– Обижаешь, начальник. Здесь нельзя прятать. А вдруг придут с обыском?
– Кто?
– А зачем мне об этом думать? Такое возможно? Возможно. Вдруг тот же Пияшев нагрянет в мое отсутствие? Если со мной, Паша, что-нибудь случится, – скорбно проговорил Худолей, – если случится… Номер в конце коридора и там под подоконником… Ты все найдешь. Только отдай в руки умелые и грамотные.
– В конце коридора? Там же никто не живет?
– Именно, Паша!
– Пияшев догадается, что у него в номере…