Итан Рокотански
Шрифт:
Девушка рассказывала о городе, о том, чем люди в нём занимаются, какие ощущения он ей дарит, сколько она в нем живёт. Рассказывала и о том, чем занимается в нём сама. Оказалось, что она приехала навестить больную тётушку, которой нужен был чей-то присмотр. А живёт девушка в небольшом городе на границе НРГ, вместе с родителями. Несмотря на то, что тётя более-менее пошла на поправку и в помощи не нуждалась, она решила ещё немного пожить в городе, — так он ей понравился. В библиотеку она устроилась всего лишь на подработку; девушка любила книги, а то, чем она занималась на работе, было вообще несложным. Тяжело, разве что, было книги иногда таскать. Но тогда, сказала она
Я больше слушал, чем говорил, несмотря на то, что сам и предложил на прогулке рассказать о своих приключениях. Но она не настаивала. Может, сама понимала, что я позвал её гулять не подумав, либо понимала, что о войне мне говорить не сильно хотелось, тем более, на второй день знакомства. Или и то, и то одновременно. В любом случае, я не любил долго молчать с девушками — мне всегда казалось, что неловкие паузы делают нас более чужими, чем это вообще возможно, а я этого ни в коем случае не хотел. Жаль, конечно, что самим девушкам этого зачастую не объяснишь. Но мне и не пришлось. Почему-то все шло хорошо и диалог складывался сам собой.
Пока мы не устали и не зашли в какую-то ближайшую к нам столовую.
В столовой людей хватало, но без места мы не остались, заняли один из небольших квадратных столов у стены. Точнее не сразу заняли: перед этим было нужно набрать еды, чем мы и занялись. Прогулка по городу потребовала немало энергии, поэтому через пять минут у нас на столе уже стояли две большие тарелки макарон с сосисками, тарелка овощного рагу и графин холодного компота. Ели мы, по большей части, молча. Когда пытались что-то говорить с забитыми ртами становилось смешно, а смеясь в таком положении можно было отправить еду не в то отверстие. Поэтому еду мы уничтожили почти полностью молча.
— Ну, — сказала она, аккуратно опустив на сложенные руки подбородок. — Теперь ваша очередь. Хотя бы чуть-чуть.
И рассказывать начал я. Рассказал я о том, что родился в Томской губернии, родители мои давно умерли, учился я хорошо, но никакого образования, за исключением школьного, так и не получил. Рассказал о том, что за неимением большого смысла жизни пошел на войну, тем более войну благородную — войну с нацистами, где я собирался окончить свой короткий жизненный путь, чего так и не произошло. Подробностей я не рассказывал, ограничившись лишь описанием мест, в которых побывал, и некоторых основных событий, которые повернули ход войны в нашу пользу. Девушка слушала меня с открытым ртом, и мне даже стало стыдно, что я не открывал так свой рот во время её рассказов.
— Стойте! — вдруг сказала она.
Я удивлённо на неё посмотрел.
— Мы ведь даже не спросили друг у друга имён!
А теперь я на неё вытаращился. И правда, как я мог не спросить у неё имени?
— Костя, — просто сказал я чуть осипшим голосом.
Девушка улыбнулась и протянула мне руку.
— Зоя. Будем знакомы.
***
Тучи полностью закрыли питерское небо черным густым занавесом. С каждым мгновением оно становилось всё темнее — закат догорел и на город опускалась ночь. Потом заморосил дождь, превращаясь в свирепый и сильный ливень. Мы бежали не жалея сил. Проспекты, мосты, дворы, закоулки. Пару раз чуть не упали. Где-то справа сверкнула молния, отражаясь бликами в окнах домов. Загромыхало. Ветер раскачивал деревья и кусты. Все живые существа: уличные кошки и псы, птицы и сами люди куда-то исчезли, видимо, решив спрятаться от непогоды. Мы
Потом ещё один поворот. Потом ещё. И снова. Затем двор. Дверь подъезда. Лифт. Дверь. Её квартира. В ней никого нет — мы мокрые насквозь от ливня. Одежда летит на пол. Дождь продолжает настойчиво хлестать в окно. Капли быстро стекают вниз, будто бы стараясь обогнать друг друга. Но ливень теперь не имеет значения. Теперь ничего не имеет значения.
Ни будущее, туманное и неопределенное, ни прошлое, полное боли, горечи и бед. Всё, что сейчас важно — огонь. Огонь в тёмных мокрых волосах. Огонь в тонких, белых плечах. Огонь в томных глазах цвета морской волны. И волны уносят меня — уносят в неизвестное, но спокойное и прекрасное далёко. И в этом далёко, хочется думать, всё будет хорошо. Ведь шторм наконец сменяется штилем и зелёные волны начинают спокойно обнимать меня... И ничего прекраснее на Земле нет.
Глава 6. Встретиться со связным
Несмотря на то, что Третья мировая война оказалась не менее кровавой, чем Вторая, ее удивительным отличием стало то, что не было использовано ни одного орудия масштабного поражения. Никто, к примеру, так и не скинул бомбу на какую-нибудь Австралию. Хотя, я уверен, что такой случай вполне мог бы быть. Мне всегда думалось, что если Третья мировая и начнется, то непременно наступит конец света. Оказалось, что конец света — необязательно смерть всего сущего. Постепенное уничтожение друг друга это и есть закат человечества. Убийство — это целенаправленный шаг к деградации. Тот, кто его поощряет, и есть дегенерат.
Ульё Колын, румынский физик-ядерщик
— Si vous avez besoin d'autre chose de ma part, cliquez sur le gars boucle dans le bar en bas, il passera devant moi ou se servira(Если вам потребуется что-нибудь еще, позовите кудрявого парня из бара внизу, он либо позовет меня, либо поможет вам лично — фр. язык)
— Merci. Nous allons le faire(Спасибо. Мы обязательно сделаем это), — на ломаном французском ответил Петрович. Человек с невозмутимым лицом, приведший нас в номер, ушел. Я, Петрович, Рокки и Хорнет остались одни.
Франция во время войны выступила прямым союзником Северного Трио. Однако не вся — как и в Норвегии, Швеции и Финляндии, в ней имелись свои войска ополченцев, под контролем которых находилась почти половина страны. Но всего лишь почти половина. Париж, в котором мы и оказались, полностью находился под эгидой нацизма, и военных действий в нём не велось. Город война будто не тронула. Разве что людей на улицах стало меньше — большая часть работала на оборонительных комплексах и готовила боеприпасы для СТ и самих французов. Или же на полях. Тут уж кому как повезло.
Время, проведенное в госпитале, мы потратили с большой пользой. Не могу сказать, что мои ребра успели окончательно зажить, но то, что успели хоть как-то, уже радовало. А вот выучить французский язык за три недели, как приказал Ветрогон, оказалось абсолютно невозможно. Не то, чтобы это удивило кого-то из членов отряда, согласившихся на отправку во Францию. Мы пытались, и тщетно. Небольших успехов добились — что-то могли сказать, понять, где-то ответить. Но акцент от этого никуда не девался. Да и понимали мы далеко не все. Французы говорят слишком быстро или используют такие словесные повороты, что мозги отказывались их воспринимать.