Итан Рокотански
Шрифт:
— Нужен frapper(толчок). Тогда и оружие появятся силы поднять.
— Не так страшно умереть, пытаясь что-то изменить, чем жить, не двигаясь навстречу к переменам, — сказал мужчина, сидевший дальше всех от костра. Несмотря на то, что находился он далеко, слова его услышали все.
— Aide-nous Seigneur(Да поможет нам Господь), — пробормотал старик и перекрестился. Некоторые сделали тоже самое. На какое-то время наступила тишина. Только треск дерева в брандспойте её и нарушал.
***
Воздух
В гостиницу вернулись чуть позже. Небо стало ещё темнее и громовые раскаты почти добрались до нас: иногда они были настолько громкими, что стекла в окнах дрожали, грозясь выскочить из деревянных рам. Звук напоминал разрывающиеся снаряды, и я на мгновение закрыл глаза, в который раз подумав о том, что тот, кто видел войну, больше никогда её видеть не хотел бы.
Не смотря на непогоду на улице, в гостинице было шумно. Кабак был забит до отвала: люди прятались, боясь бури. Внутри было весело. Играла музыка, кто-то пил, танцевал и яростно спорил друг с другом. Я удивился, подумав, какое же это странное место, Париж. С одной стороны, люди считают последние копейки, надеясь не протянуть ног до конца месяца, а ,с другой, они же швыряют их на барный стол, заходясь в бурной игре алкоголя. Впрочем, подумал я, это было не так уж удивительно. Каждый день мог стать последним — следовало жить. Жажда жизни должна всегда быть сильной. Жаль, что человек редко об этом думает.
— Ну что, купили багет? — гладко выбритая физиономия Хорнета вытянулась вверх, будто он был не человеком, а тем динозавром с длинной шеей. Мы вошли в номер. Рокки открыл сумку и отдал товарищу популярную французскую выпечку. — Балдеж, — разведчик растянулся на постели. — Благодарствую.
— Как обстановка? — Петрович, сидевший у жёлтой лампы, посмотрел на меня. Рокки сел на свою кровать. В комнате царил полумрак — свет давали только лампа Петровича и темнеющее небо. Я приземлился в углу своей постели и облокотился о стену.
— Мрачная, — Рокки вытянул ноги, скинул ботинки и укрылся. Положил голову на руки. — Но по крайней мере люди здесь пытаются жить.
— Былом бы страмнно, — сказал Хорнет с набитым ртом, — еслим бы не пытались.
Петрович зыркнул на него.
— Нет, не было б.
— Помчему?
— Иногда человек не хочет жить, — здоровяк пожал плечами. — Это не нормально, но естественно. Или наоборот. Неважно. Иногда так устаешь, так много боли терпишь, что хочется только одного, уснуть и не проснутся. А во время войны так ещё бы.
Хорнет не ответил. Проглотил кусок багета, запил чем-то, что таскал во фляжке, и уставился в окно.
— Рокки, — Петрович
Разведчик, до того спокойно лежавший в задумчивости, удивлённо вскинул брови вверх.
— А что рассказать?
— Откуда ты, чем занимался до войны. Все как положено.
— Да, — я кашлянул, прочищая горло. — Интересно.
Глаза у Рокки были спокойные и будто немного улыбались. Действительно — вылитый Сталлоне.
— Ну... Зовут меня в действительности Роман Охтский. Мне двадцать девять. По образованию я автомеханик, но могу и в другие ручные работы — например стоять за токарным станком. Люблю работать руками. Когда начинаешь все понимать в работе, голова снова заполняется своими мыслями — когда они плохие, это не особо приятно, поэтому я стараюсь учиться чему-то новому. Тогда физическая работа не даёт мне морально выгорать.
Он помолчал. Мы с Хорнетом переглянулись.
— У меня никого нет, — добавил он, будто почувствовав, о чём мы думаем. — Но это тоже не удивительно.
Хорнет медленно кивнул.
— Мы тут все одинокие волки. Или... — он посмотрел на Петровича.
Усатый великан чуть усмехнулся.
— Да. Да, все.
Продолжать он не стал. Говорить дальше никому особо не хотелось. У каждого из нас за плечами был свой груз разной степени тяжести, наш крест, который мы единолично несли на свою Голгофу, не зная, когда сами окажемся на нём — и обсуждать это не хотелось, это нужно было принять как данное, как факт.
В окна начал аккуратно постукивать дождь. Довольно скоро он превратился в сильный ливень, стуча в стёкла, как профессиональный пианист стучит по клавишам, играя какую-то безумную и очень быструю мелодию. Вспышки молний озаряли тяжелое, парижское небо, подчёркивая грубые линии туч. Гром сотрясал старую гостиницу.
Мы смотрели в окно, ожидая, что ливень скоро закончится — обычно такие дожди, начинающиеся очень быстро, также быстро и заканчиваются. Но этого не произошло. Он взял перерыв лишь следующим днём, примерно на час. Солнце не успело выглянуть из-за светлеющих облаков. Ливень снова застучал по деревянным, покосившимся крышам. Когда мы отправились на встречу со связным, он всё ещё продолжал идти.
***
— Я промок как шлюха, — проворчал Хорнет, снимая с головы мокрый капюшон дождевика. Выглядел он как только вылезший из норы суслик.
— Не бурчи, — Петрович повторил его действие. — Дождевики сделали свое дело. Хорошая одежда.
Рокки согласился с усачом. Я промолчал.
Мы находились под фасадом одного заброшенного вокзала. Когда Третья мировая только началась и Франция стала поддерживать Северное Трио, по Парижу было выполнено несколько прилётов, один из которых разрушил этот вокзал. Центральная часть была уничтожена — крыша обвалилась на рельсы и разгребать завалы уже никто не стал. По краям же здание осталось относительно целым, и сейчас здесь было достаточно темно, чтобы можно было некоторое время находится на его территории незамеченными. Напротив вокзала стоял старый католический собор — красивой, величественной громадой он возвышался над остальными постройками. В собор обычно ходили люди, но был ли кто-нибудь внутри сейчас, я не знал. Снаружи никого не было точно. Оно и ясно — никто не хотел находиться под дождём.