Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
— Нацеди, кормилец, чарочку.
— Чарочка денежку стоит.
— Нету, кормилец, опустела мошна. Налей, батюшка. Николку помяну-у.
Евстигней Саввич достал пузатую железную ендову, обтер рушником, побултыхал перед своей бородой, смачно, дразня мужика, крякнул.
— Плати хлебушком. Пуд муки — и твоя ендова.
Карпушка съежился, слезно заморгал глазами, в отчаянии махнул рукой и приволок свой мешишко с мукой.
— П-римай, Саввич! Все едино пропадать, а чадо помяну.
Евстигней передал мужичонке ендову,
Мужичонка схватился за голову, уселся возле печи и горько по-бабьи заплакал.
Болотников поднялся с лавки, поставил страдника на ноги и повел его к стойке. Сказал Евстигнею зло и глухо:
— Верни мужику хлеб, Саввич.
Мельник широко осклабился, развел руками.
— Пущай ендову с вином принесет. Дарового винца у меня не водится.
Иванка швырнул на стойку алтын.
— Еще алтын подавай…
Болотников насупился, гневно блеснул глазами и, тяжело шагнув за стойку, притянул к себе мельника за ворот рубахи.
— Отдай хлеб, а не то всю мельницу твою порушим!
Евстигней попытался было оттолкнуть парня, но Болотников держал цепко. К стойке подошли питухи. Один из них замахнулся на мельника железной чаркой.
— Выкладывай мешок, чёрная душа!
Евстигней упрямо замотал лысой головой, возбранился.
— Взбунтовались. Ну-ну… Придется приказчику донести.
— Доносчику первый кнут, — зло молвил Болотников и потянул мельника за пушистую бороду, пригнув голову к самой стойке.
У Евстигнея слезы посыпались из глаз.
— Отпустр, дурень. Забирай мешок.
Иванка отодвинул мельника от стойки, нашарил мешок, вскинул его на плечи и спустился по темной скрипучей лестнице. Ступил к ларю и деревянным, обитым жестью лотком до краев наполнил Карпушкин мешок мукой. Отнес куль на телегу. Евстигней стоял с фонарем на лестнице и, сузив глаза, ехидно бормотал:
— Так-так, паря. Сыпь на свою головушку…
Затопал наверх, хватаясь рукой за грудь, заголосил:
— Разбой на мельнице! Гляньте на двор, православныя. Лопатой мешки гребет, супостат. Последний хлебушек забирае-е-ет…
— На твой век хватит, батюшка. Уж ты не плачься, Евстигнеюшка. Мотри ушицы откушать не забудь, милостивец, — проворковал Афоня.
Болотников шагнул к Карпушке, указал на мешок.
— Вези в деревеньку, друже. Евстигней за помол да харчи впятеро всех обворовал. Так ли я, мужики, сказываю?
— Вестимо так, парень. Жульничает мельник. Отродясь такого скрягу не видели, — отозвались селяне.
Карпушка затоптался возле телеги, отрезвел малость. Поднял на Иванку оробевшие глаза.
— Можа, воротить хлебушек назад. Уж больно лют Евстигней Саввич.
— Садись, Карпушка! — сердито проговорил Болотг ников и тронул коня.
— Ну, погоди… попомнишь сей мешок. В железах насидишься, —
А Степанида глядела на дерзкого парня и молча улыбалась.
— Ох, и крепко ты Саввича за бороду хватил, хе-хе, — рассмеялся Афоня, когда съехали с холма. — Одначе наживешь ты с ним беду, Иванка. С приказчиком он знается.
— Невмоготу обиды терпеть, друже. Эдак не заступись, — так любого в кольцо согнут, — угрюмо отозвался Болотников.
ЧАСТЬ III
Москва
Глава 1
Гонцы
Наконец-то, разорвав темные лохматые тучи, поднялось над селом солнце. На второй день, опробовав подсохшие загоны, мужики вышли засевать пашню ячменем, овсом, горохом да просом. Болотниковым хватило семян лишь на одну десятину, а другим — и того меньше.
Собрались крестьяне поутру возле гумна, завздыхали:
— Пропадем нонче, братцы. Нечем сеять. Все жито на княжьем поле оставили. Зимой с голодухи помрем…
Крестьяне глянули на Исая. Благообразный, древний, седовласый Акимыч обратился от всего мира:
— Пораскинь головой, Исаюшка, как нам быть.
Исай Болотников, опустив густую черную бороду на колени, помолчал, перемотал онучи и, вздохнув, высказал:
— Худое наше дело, мужички. Приказчику кланяться — проку нет — полторы меры по осени сдерет. К мельнику идти — и того больше запросит. А урожаишки наши — сам-сам.
— Нешто помирать ребятенкам, Исаюшка?
Исай поднялся, выпрямился во весь рост, разгладил бороду и после долгого раздумья промолвил:
— Норовил я как-то к князю прийти да нуждишку нашу ему высказать. Припоздал. Отбыл князь в белокаменную.
— Эх, Исаюшка. Плоха на князей надежа. Добра от них не жди, — махнул рукой Акимыч.
— А вы послушайте, православные. Чем князь крепок? Мужиком. Без миру князю не барствовать. Мужик его и кормит, и обувает, и мошну деньгой набивает. Оброк-то немалый ему от мужика идет. А теперь смекайте, что с князем приключится, коли страдная нива впусте лежать станет да бурьяном зарастет. Лошаденки без корму придохнут, мужики разбредутся, вотчина захиреет. И не будет князю — ни хлеба, ни денег. Вот и мыслю я — гонца слать к князю немедля. Просить, чтобы жита из амбаров своих на посев миру выделил.
— А, пожалуй, дело толкуешь, Исаюшка, — промолвил Акимыч. — Да токмо поспешать надо. Вишь — солнышко как жарит. Коли денька через три не засеем — вовсе без хлебушка останемся. Высохнет землица.
— И о том ведаю, Акимыч. С севом мы нонче припозднились. Но коли выбрать коня порезвей да молодца проворного — за два дня из Москвы можно обернуться. Кого посылать будем, мужики?
После недолгих споров порешили послать гонцом в Москву Иванку.
— Разумен. Конь ему послушен. Хоть и молод, но за мир постоять сумеет, — сказали мужики.