Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Против Москворецкого моста, возле Лобного места, Болотников вновь остановился. Внимание его привлекла огромных размеров бронзовая пушка, установленная на деревянном помосте.
— Всем пушкам — пушка! Одно дуло, почитай, с полсажени, — восхищенно проговорил Иванка и прочитал вслух надпись: «Слита бысть сия пушка в преименитом и царствующем Граде Москве, лета 7094 [70] , в третье лето государства его. Делал пушку пушечный литец Андрей Чохов [71] »
70
Лета 7094–1586 г.
71
Андрей
От Фроловских ворот вдруг зычно пронеслось:
— Братцы-ы! На Ивановской Якимку из Углича казнят!
Посадские хлынули из торговых рядов к кремлевским воротам. За ними последовали и Иванка с бобылем. Деревянным мостом, перекинутым через широкий (на семнадцать сажен) ров, подошли к Фроловским воротам, а затем по Спасской улице мимо подворий Кириллова и Новодевичьего монастыря вышли на Ивановскую площадь.
Возле колокольни Ивана Великого по высокому деревянному помосту, тесно окруженному стрельцами и ремесленным людом, ходил дюжий плечистый палач. Он без шапки, в кумачовой рубахе. В руках палача — широкий острый топор. Посреди помоста — чёрная, забрызганная кровью дубовая плаха.
Палач, глядя поверх толпы, равнодушно позевывая, бродил по помосту. Гнулись половицы под тяжелым телом. Внизу в окружении стрельцов стоял чернобородый преступник в пестрядинной рубахе. Он бос, на худощавом лице горели, словно уголья, дерзкие цыганские глаза.
Постукивая рогатым посохом, на возвышение взобрался приказной дьяк с бумажным столбцом. Расправив бороду, он развернул грамоту и изрек на всю Ивановскую:
«Мая девятнадцатого дня, лета 7099 [72] воровской человек, углицкий тяглец черной Никитской слободы Якимка Михеев хулил на Москве подле Петровских ворот конюшего и ближнего государева боярина, наместника царств Казанского и Астраханского Бориса Федоровича Годунова воровскими словами и подбивал людишек на смуту крамольными речами…»
72
7099–1591 г.
Толпа хмуро слушала приговорный лист, тихо перекидывалась словами…
— А ведь про этого Якимку нам дед Терентий только что сказывал. Вот и сгиб человек. Эх, жизнь наша горемычная, — наклонившись к Иванке, невесело вымолвил Шмоток.
Болотников молча смотрел на Якима, который напоминал ему чем-то отца. Такой же высокий, костистый, с глубокими, умными и усталыми глазами.
А приказной дьяк заключил:
«И указал великий государь и царь всея Руси Федор Иоаннович оного воровского человека казнить смертию…»
В толпе недовольно заговорили:
— Невинного человека губят.
— Царь-то здесь ни при чем. Это татарина Годунова [73]
— За правду тяглеца казнят. Истинно в народе сказывают — не его, а Бориску бы на плаху…
В толпе зашныряли истцы и земские ярыжки. Одному из посадских, проронившему крамольное слово, скрутили руки и поволокли в приказ.
Якиму Михееву развязали руки, передали свечу монаху с иконой Спаса. Один из стрельцов подтолкнул бунташного человека бердышом к помосту.
73
Борис Федорович Годунов являлся потомком татарского мурзы Чета.
Яким повел широким плечом — стрелец отлетел в сторону.
— Не замай, стрельче, сам пойду.
Угличанин поднялся на помост. Ветер взлохматил черную, как деготь, бороду, седеющие кудри на голове.
Палач приосанился, ловко и игриво подбросил и поймал топор в воздухе.
— Клади голову на плаху, Якимка.
Тяглец сверкнул на палача очами, молча повернулся лицом к колокольне Ивана Великого, истово перекрестился, низко поклонился народу на все четыре стороны, воскликнул:
— Прощайте, православные. От боярских неправд гибну, от Бориски-злодея…
К посадскому метнулись стрельцы, поволокли его к палачу. Яким оттолкнул служивых, сам опустился на колени и спокойно, словно на копну мягкого сена, положил голову на плаху.
Палач деловито поплевал на ладони и взмахнул топором. Голова посадского глухо стукнулась о помост.
Болотников сжал кулаки, кровь прилила к смуглому лицу, и на душе закипело, готовое выплеснуться горячими и злыми словами в угрюмую, притихшую толпу.
— Уж больно ты в лице переменился. Идем отсюда, Иванка.
— Смутно мне, Афоня. Впервой вижу, как без вины человека жизни лишают и топором голову рубят. Отчего так горько на Руси? Где ж правда?
— Правда у бога, а кривда на земле, парень, — вытаскивая молодого страдника из толпы, сказал бобыль.
— Да нешто так жить можно! — зло проговорил Болотников.
— А ты близко-то к сердцу не примай, Иванка. Оно и полегче будет. Плетью обуха не перешибешь…
Глава 7
«Ослушников — в подклет!»
На Никольской улице, возле государева Печатного двора, Афоня Шмоток спросил посадского:
— Не скажешь ли, милок, где тут хоромы князя Андрея Андреевича Телятевского?
— За Яузой, на Арбате, на Воронцовском поле, близ Вшивой горки, на Петровке, не доходя до Покровки, — озорно прокричал посадский и шмыгнул в переулок.
— Будет брехать, типун те на язык! — крикнул ему вдогонку Афоня и заворчал. — Ну и народец, ничего толком не дознаешься.
Спросили старичка в армяке, с холщовой сумой за плечами. Тот молча указал на монастырь Николы Старого, за которым виднелись богатые хоромы боярина Телятевского.
Наряден и причудлив рубленый терем. Башни узорчатые, кровли живописные, над крыльцами шатровые навесы с витыми столбами, затейливые решетки да резные петухи.
Гонцы подошли к бревенчатому тыну. Болотников постучал в калитку. Из открывшегося оконца высунул пегую бороду старый привратник.
— Кого надось?
— Дозволь к князю пройти, батюшка, — просяще вымолвил Афоня.