Иван Болотников Кн.1

Замыслов Валерий Александрович

— Не могу. К нему хочу, в поле. Нелегко там моему соколу.

— Крепись, матушка. Перестань слезами исходить. Не един наш государь с нехристями бьется, — строго вымолвила старуха.

— Извелась душа моя, мамка. Пойду в стан, пожалуй, о князе спытаю.

— И полно тебе, матушка! — сердито стукнула клюкой Секлетея. — Мыслимо ли дело женам по рати бегать. Да и не пустят тебя. Идем, княгиня, в моленную…

На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин.

— Отведи беду, осподи. Не дай товару

пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе [151] , — поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец.

— За добро трясешься, Федотка, — поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч.

— В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит.

— А как же Русь, Федотка? — подковырнул торговца подьячий.

— А товару да алтыну все едино, Карпыч, — хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, — высказал Сажин.

151

Гостиный двор — торговое помещение на Руси, в котором в XIII–XVII вв. останавливались иноземные купцы (гости).

— Без бога живешь, Федотка, — покачал головой Силантий Карпыч и вдруг испуганно добавил: — Одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи!

Подъячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал:

— Поспешай, Егорка! Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего.

— Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, — засуетился торговый сиделец.

— И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, — поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу.

Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил взор на ратное поле.

Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжала подкреплять свои рати…

Тяжелее приходилось пешим стрельцам — пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон.

В помощь пищальникам воевода Федор Мстиславский послал до двух тысяч посадских ополченцев, давно рвавшихся в бой.

Слобожане с громогласными криками ринулись на татар:

— Круши басурман, посадские!

— Вперед, Москва!

— За землю русскую!

Ремесленные тяглецы встретили иноверцев ударами тяжелых дубин и топоров, палиц и кистеней. Многие ловко орудовали длинными баграми и острыми рогатинами.

Татары дрогнули.

Караульный стрелец с Варварских ворот Демид Одинец, потрясая бердышом, весело воскликнул:

— Удирают басурмане, братцы-ы! А навались!

На бегу, подняв с земли окровавленный багор, Одинец зацепил

им татарина, стащил с коня и полоснул саблей.

— Получай свою дань, поганый!

Демид Одинец взмахнул на басурманского коня и погнался за отхлынувшими татарами. Настиг одного джигита и свалил его саблей. Помчался за другим. Но татарин вдруг на полном скаку остановил коня, натянул лук. Длинная стрела пронзила стрельцу горло. Демид Одинец свалился на землю, а испуганный степной конь, освободившись от отважного наездника, развевая черной косматой гривой, сминая копытами раненых, стремглав понесся к своему стану.

Среди русских вершников храбро рубились с погаными рязанцы — Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Сумбулов. Подбадривая друг друга воинственными криками, молодые дворяне разили мечами вертких свирепых ордынцев.

Кряжистый Прокофий Ляпунов при каждом ударе восклицал:

— Москва бьет с носка, мать вашу!..

Ему вторил высокий широкоплечий Истома Пашков:

— Помни Рязань, плосконосые!

А Григорий Сумбулов, тряся кучерявой цыганской бородой, опуская меч на татар, по-разбойному, словно филин ухал:

— У-ух! У-ух!

Глава 9

 Ай да Афоня!

Не усидел в дощатом городке и Афоня Шмоток. Истово перекрестившись на золотые маковки Данилова монастыря, бобыль с пистолем за кушаком и обнаженной саблей выскочил из ратного стана и шустро побежал к сражавшимся воинам.

Вид Афанасия в долгополом нараспашку кафтане и сдвинутом набекрень войлочном колпаке был настолько нелеп для ратоборца, что вызвал дружный хохот воинов. Глядя на тщедушную фигуру, ратники кричали вслед:

— Нагонит мужичок страху на поганых!

— Пропала теперь Орда!

Первым делом Афоня Шмоток решил раздобыть для себя коня. Куда же ему в бой без лошади, да еще с малым ростом! И конь вскоре подвернулся. Низенький, гривастый, стоит смирно и лижет языком убитого басурманина.

«Вот и рысачок нашелся», — довольно подумал Афоня, взбираясь на лошадь.

Конь сильно взбрыкнул задними ногами, и Шмоток, не успев взяться за поводья, шлепнулся наземь. Горестно вздохнул и, потирая ушибленный зад, Афоня вдруг перекрестился. Мать честная! Ужель пушки зачали палить? Оглянулся. Нет, слава богу! Это ратники на все поле гогочут. Афоня погрозил кулаком, поднялся и принялся выискивать себе нового копя. Но и второй оказался неподатлив.

«Басурманским коням словно кто перцу под хвост насыпал. Ну их к ляду. Надо свою пахотную кобылку подыскать», — порешил Афоня, вновь почесывая бок.

Иванка Болотников был немало удивлен, когда услышал за своей спиной знакомый, обрадованный голос:

— Нашел-таки! Я тута, Иванушка. На подмогу к тебе при-ше-е-ел!

Болотников попятил назад Гнедка и, утирая горячей ладонью пот с лица, устало улыбнулся.

— Поезжай в стан. Зашибут тебя басурмане.

— Стыдно мне, Иванка, к своей Агафье возвращаться, коли поганого не убью. Ты вон как басурман колотишь. И мне в деревеньку охота Ерусланом прийти…