Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
— Не устояли, Парфеныч, — виновато и удрученно разводил руками Семейка Назарьев. — Стосковалась душа до винного ковша. А когда в башку хмель ударит — разум вон вылетает. Вот и облапошил нас, черт лысый.
— Век живу, а такой жатвы не видел. Лютует князь. В других-то вотчинах мужики по два дня на боярское поле ходят, — вымолвил старый крестьянин.
— Не совсем так, отец. Когда в рати был — многих мужиков о житье-бытье выспрашивал. По всей Руси теперь крестьянину несладко. Всюду помещики боярщину увеличили. Не зря деревеньки пустуют, — проговорил Иванка, укладывая рядами снопы
— Оно, может, и так, парень, — вздохнул старый селянин и, поплевав в ладони, вновь начал шаркать косой.
Боярщина боярщиной, но работали мужики спрро: торопились к своим нивам.
— Вон как солнышко жарит. Рожь вот-вот осыпаться зачнет, — озабоченно говорил Исай.
Мужики жали рожь, косили горбушами, а девки и бабы крутили тугие перевясла, связывали снопы, ставили их в суслоны.
Парни и бобыли свозили бабки [160] на княжье гумно, выкладывали из них высокие скирды.
160
Бабка — в данном случае несколько составленных определенным способом снопов хлеба.
Когда княжье поле заметно опустело и ржи оставалось убирать всего с десятину, приказчик и Мокей в один из душных знойных вечеров пошли по селу собирать на государя денежную пошлину.
Но в каждой избе встречали приказчика недружелюбно. У мужиков денег не было. Христом богом просили Калистрата обождать с пошлиной до покрова дня, когда соберут и обмолотят новый урожай и продадут малость жита на московском торгу.
Приказчик о том и слушать не хотел. Ворчал на крестьян, хлестал плеткой по столу, грозился расправой. Обойдя все село и вернувшись в свой терем без денег, Калистрат Егорыч утром следующего дня, когда мужики дожинали княжье поле, промолвил негодуя:
— Ну вот что, сердешные. Ежели через три дня не внесете на государя пошлину — прикажу батогами пороть. А ежели и это не поможет — начну скотину со двора сводить. Так что разумейте.
— У-у, ирод! — плюнул ему вслед Семейка Назарьев.
Смутно было на душе у мужиков. Жизнь горемычная так их и била со всех сторон.
В последний день на господской ниве было особенно жарко.
Исай поглядывал на небо, наблюдал за пролетавшими птицами, и лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Еще ранним утром приметил он, что заря — багрово-красная и дым стелется по земле. А ночью звезды были яркие, сильно мерцали. А теперь вот парит так, что дышать нечем.
Иванка, заметив, как потускнело лицо отца, встревожился.
— Что с тобой, батя?
— Опять что-то в грудях ломит… Да не в том беда, сынок. Боюсь, к вечеру гроза соберется. А жито вызрело…
— Ты бы отдохнул, батя. А гроза мимо села пройдет, — участливо проговорил Иванка.
— Скоро обед, сынок. Под телегой прилягу…
К вечеру, когда усталые мужики пришли в избы, подул ветер, вначале тихо и как-то исподволь, но затем все сильней и порывистей.
На село наползли черные тучи, закрыли полнеба. А ветер все набирал силу, кружил над селом, обрывал на деревьях
На опустевшей улице стало совсем черно. Отдаленные громовые раскаты приближались к селу. А ветер становился все яростней и неистовей. С крыши Афониной избенки вырвало солому. Вскоре эта же участь постигла и другие избы.
Ураганный ветер вырывал с корнями цеплявшиеся за взгорье узловатые сосны и швырял их прямо в озеро.
Мужики с иконами выбегали во двор, истово крестили лбы, обходили избы с образом чудотворца.
Вдруг вблизи, на самой дороге, ослепительно вспыхнула молния, мощный удар грома потряс село, и хлынул ливень.
Мужики бросились в избы. В страхе запричитали бабы, испуганно застыли, прижавшись друг к другу, ребятишки.
А ливень все усиливался, жутко рокотал гром, сверкали молнии. И все вокруг неистово ревело, стонало, ухало.
Исай стоял под поветью [161] . Тоскливо и горестно вздыхал, тряс седой бородой.
И вдруг подле избы заскакал крупный, с голубиное яйцо град.
— Осподи, да что же это! — побледнел старожилец.
Град повалил на землю страшной, густой, убивающей полосой. Исай опустился на колени.
161
Поветь — навес в крестьянском дворе для хранения хозяйственного инвентаря.
— Хлеб гибнет! — в отчаянии воскликнул страдник и без шапки, в одной посконной рубахе, побежал вдоль села к своей ниве.
Град больно стегал по взлохмаченной голове, широкой груди, босым ступням. Но старожилец не замечал ни боли, ни устрашающих вспышек молний.
А вот и нива. О боже! Всю рожь и яровые как серпом срезало. Исай опустился на колени и со слабой надеждой схватил в ладони колосья. Но тотчас поднял скорбные глаза к черному небу.
— За что же ты караешь, оспо-ди-и…
Исай ткнулся ничком в ниву и навечно утих, упав длинным костистым телом на поникшие, обмякшие, опустошенные градом колосья.
Глава 8
Бунт
Уныло в селе, печально.
Мужики, понурив головы, бродили по загубленным нивам, а в избах надрывно голосили бабы.
— Вот те и Илья да Никола! Весь год маялись, а прок какой? Помрем теперь с голодухи, братцы, — угрюмо ронял среди мужиков Семейка Назарьев.
— Помрем, Семейка, — вторил ему Карпушка Веденеев. — У меня уж и без того троих деток господь к себе прибрал.
— Чего делать будем, братцы? — вопросил Семейка, обращаясь к поникшим крестьянам.
Но вразумительного ответа так и не последовало.
А спросить совета больше не у кого: на погосте теперь степенный, башковитый крестьянин.
Исая хоронили всем миром. Страдники — старожильцы, серебреники, новопорядчики и бобыли долго стояли возле могилы, поминая селянина добрыми словами:
— Всю жизнь из рук сохи не выпускал да так на ниве и преставился, голуба, — глухо промолвил белоголовый Акимыч.