Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
— Обознался, отец. Отроду Еремой Бобком величали.
— И впрямь обмишулился. У того глаза навыкате да и нос огурцом. Ты ж вон какой молодец. Девки тя, поди, любят.
— Не жалуюсь, — ухмыльнулся детина. — Ну будь здоров, отец. Недосуг.
Пушкарь уехал, а Шмоток раздумчиво скребанул перстом куцую бороденку.
— Еремей Бобок… Не забыть бы, прости осподи.
— Пошто тебе? — спросил Назарьев.
— Сгодится, Семеюшка… Сгодится, — все так же раздумчиво проронил Афоня.
— А ну
Но Афоне не работалось; вскоре подсел к Семейке и поведал о своей задумке. Назарьев отозвался не вдруг.
— Да ты не сумлевайся, Семеюшка. На сей раз выгорит.
— Кабы чего Кузьма не заподозрил. Хитрющий!
— Не заподозрит. Да и мешкать нам боле неколи. Поеду. Отпущай, Семеюшка.
И Назарьев отпустил: другого случая могло и не подвернуться. Подняли на подводу три бочонка дегтя, впрягли кобылу, и Афоня поехал. Дорогой поторапливал каурку да напевал песню.
Большак петлял вытоптанным ржаным полем; мимо сновали пешие и конные ополченцы. Влево от большака поднимался угор. На нем-то и разместился пушкарский наряд.
«Экое поглядное местечко выбрал Кузьма!» — подумал Афоня, сворачивая к угору. Но не проехал и десяти саженей, как натолкнулся на стрельцов.
— Стой!
— Здорово, соколики. Дай бог вам здоровья, — снимая войлочный колпачишко, приветствовал служилых Афоня.
Полдень, жара несусветная. Стрельцы потные, разморенные.
— Далече ли?
— К пушкарскому голове, соколики. Дегтю повелел Кузьма Андреич привезти. Наезжал от него пушкарь Еремей Бобок. Велел доставить немешкотно. Чать, Бобка-то видели?
— Видели, — лениво протянул десятник. — Проезжай.
Афоня поднялся на угор. Здесь было людно: большой войсковой наряд! Пушкари, затинщики, пищальники, кузнецы, лафетных дел мастера, плотники, работные люди. Одни чистили медные жерла орудий и драили потемневшие от дыма и копоти стволы, другие подновляли, крепя скобами, деревянные станины, третьи обтягивали пушки железными кольцами, четвертые готовили фитили и обкладывали бочонки с зельем мокрой шерстью и рогожами…
Афоня ехал неторопко и зорко поглядывал по сторонам. Считал наряд.
«Осподи, не сбиться бы. Изрядно же у головы пушек… Шешнадцать, осьмнадцать… Эти на большак поставлены… Еще пять. В лощину нацелены… А вот и зелейный погреб. Бочонки выкатывают… А там что? Подводы с ядрами. Батюшки, да сколь же их!»
Афоня аж взопрел. Остановил кобылу возле крайней подводы; на кулях с овсом сидел возница; в годах, в сермяжном кафтане, пеньковых чунях.
— Здрав будь, православный. Не укажешь ли, где пушкарского голову сыскать?
— А те пошто?
— Деготь везу… Где хоть шатер-то ево?
— Шатра нетути.
— Как нетути?
— Да так, — хмыкнул возница. — Кузьма
— Непоседа?
— Непоседа. Экова тормоху с веку не видывал.
— А не ведаешь ли ты пушкаря Ерему Бобка?
— Не ведаю, милок. Много их тут. Ступай к зеленой яме да спознай.
— Пойду, пожалуй. Кобылу покеда тут оставлю. Тебя как звать-то?
— Епишкой.
Шмоток не спеша обошел весь угор. «Искал Бобка», но тот сам на него натолкнулся.
— А ты чего здесь вертишься?
— Слава те, осподи! — Обрадовался Афоня. — Тебя, детинушка, ищу.
— Да пошто?
— Как пошто? Сам же сказывал про деготь, вот я и привез.
— Так у нас же свои обозные, дурень, — рассмеялся Ерема.
Встречу шел стрелецкий пятидесятник в цветном кафтане; без шапки, узколобый, лысый. Глянул на Афоню, остановился: глянул зорче, вприщур.
— Никак луганский мужичок?.. Здорово, здорово, крамольничек.
— Окстись, батюшка, — захлопал глазами Афоня. — Николи в крамольниках не ходил.
— Николи? — багровея, рыкнул пятидесятник и ухватил Шмотка за ворот кафтана. — А не ты ль с луганскими бунтовщиками стрельцов загубил? Не ты ль брата мово живота лишил?
Выхватил саблю.
— В куски посеку, собака!
Глава 12
Суд праведный
Из Раздор прибыл Терентий Рязанец.
Иван Исаевич крепко обнял пушкаря.
— Рад тебя видеть в здравии, Терентий Авдеич. Крепок! А ведь, поди, шестой десяток повалил.
— Не жалуюсь, Иван Исаевич, — крякнул в темно-русую бороду Рязанец. Был он приземист и широк в плечах. — Выходит, надобен тебе, воевода?
— Надобен, еще как надобен, Терентий Авдеич! Камень с души снял. Отдохни — и к пушкам.
— На том свете отдохнем. Показывай наряд, Иван Исаевич.
В тот же день Рязанец с головой влез в пушкарские дела. Ходил с Болотниковым, недовольно высказывал.
— Запустили наряд, Иван Исаевич. Пушкари пороху не нюхали да и орудий не знают. Осадную пушку от полевой отличить не могут. Аль то дело?
— Учи, поясняй, Терентий Авдеич.
Рязанец собрал всех пушкарей; водил от орудия к орудию, рассказывал:
— То пушка, названьем «Инрог». Весу в ней четыреста пудов. Отлита на Москве знатным мастером Андреем Чоховым. Волока при ней в две сотни пудов да стан с колесами столь же. Ядра отлиты по пуду. Сией пушкой крепости осаждать. Бьет изрядно, бывает, одним ядром башню сносит… А вот пушка «Пасынок», весом в триста пудов, с двумя станами, осадная…