Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
Пушек и пищалей было немало; оказались в наряде пушки и для прицельной стрельбы, и верховые мортиры для навесного боя, и дробовые тюфяки для стрельбы картечью, и гауфницы, палившие каменными ядрами; пищали — полковые, полуторные, вестовые, семипядные и девятипядные; пищали затинные дробовые, пищали затинные скорострельные… Довольно оказалось в наряде и ядер: каменных, железных, чугунных, свинцовых, начиненных картечью.
Рязанец облазил каждую колесницу и станину, проверил лотки, катки и повозки, осмотрел ямчугу и порох, подъемные снасти и кузнечный инструмент; колюче глянул на
— Негоже, браток. Запустил наряд. Как же врага станем бить? Лошадей и тех не перековал. Срам!
— А мне и невдомек, Терентий Авдеич, — простодушно признался Дема. — Знатных-то пушкарей не оказалось, вот меня к наряду и приставили.
Вечером Рязанец явился к Болотникову; поведал о пушкарских нуждах и спросил:
— Сколь ден мне даешь, Иван Исаевич?
— Придется подналечь, Терентий Авдеич. Добро, коль в пять ден управишься.
— Тяжеленько будет, Иван Исаевич. Аль выступать скоро?
— Скоро, друже. Надобно Кромы выручать. Поспешай.
Болотников нетерпеливо ждал лазутчиков, но те как в воду канули.
«Ужель князь Трубецкой мой умысел разгадал? Ужель сгибли повстанцы?» — тревожился Иван Исаевич.
Полковые воеводы начали поторапливать:
— Не пора ли, Иван Исаевич?
— Сенозарник на исходе, а нам еще на Москву идти.
— Зимой воевать худо.
Болотников неизменно отвечал:
— Вслепую на Трубецкого не пойду. Довольно с нас единой оплошки. Надо ждать, ждать, други. Отправлю новых лазутчиков.
Посылал лазутчиков малыми группами, в пять-шесть человек, но проскочить стрелецкие разъезды и взять языка не удавалось.
Полковые начальники еще более насели.
— Не томи рать, воевода. Пора!
На стороне Болотникова оказался один лишь Юшка Беззубцев.
— У Трубецкого и рать велика, и наряд крепок. А как войско стоит — не ведаем.
Всех больше недовольствовал Федор Берсень. С досадой передразнил Юшку:
— «И рать велика и наряд крепок». Не лишку ли осторожен? Дали раз по шапке, так в кустах сидеть? Да казакам без дела сидеть тошнехонько. В поход, воевода!
— Подождём! — сурово и непреклонно говорил Болотников.
В рать вливались все новые и новые силы. Прослышав о грамотах царя Дмитрия и «листах» Болотникова, в войско прибыли повольники с Дона и Волги, Хопра и Медведицы, Северного Донца и Маныча…
«Крепко же народ вознегодовал на бояр. Славная рать копится, — радовался Болотников. — Поглядел бы царь Дмитрий на свое воинство. Не довольно ли ему в Речи Посполитой сидеть? Не пора ли на Русь возвращаться?»
Намедни получил от Молчанова грамоту. Михайла отписывал: царь Дмитрий Иванович ждет от своего Большого воеводы решительных действий, повелевает немешкотно идти на Москву. Всем неймется: царю, Молчанову, Шаховскому, ратные воеводы одолели. Но сердце подсказывало: не торопись, спознай врага и вдарь наверняка. Не торопись, воевода!
Сновал по дружине. Как-то, поустав от хлопот, привалился на лугу к стожку сена; по другую сторону заслышал разговор ратников:
— Сенца-то, почитай, на весь обоз запасли. Добро, мужики
— Не скареды, — поддакнул другой. — И сенцом, и хлебушком снабдили. Последки, грят, отдадим, лишь бы Дмитрия Иваныча на престол утвердить.
— Добро бы так. Чать, помните, как Дмитрий Иваныч о народе пекся?
— Токмо и вздохнули при Дмитрии.
— Крепко вздохнули. Царску десятину не велел пахать, Юрьев день мужикам вернул. Праведный царь!
— Праведный! То-то вся северская земля за Дмитрия встала [40] .
— А я, братцы, иное слышал. Чу, царь Дмитрий от православной веры отшатнулся.
— Брехня!
— Беглый поп московский сказывал. В Белокаменной его сана лишили, так он в Путивль утек. Ныне же в рати батюшкой. Сказывал, что-де государь Дмитрий Иваныч на Москве в храмы не ходил, а все с латынянами якшался. Де, настоль онемечился, что даже в царицы еретичку взял. Не грех ли то, православные?
40
Царь Дмитрий освободил от пошлин лишь небольшую часть «украйных» земель. Однако в народе упорно распространялся слух, что «Красно Солнышко» избавил от крепостей мужика по всей Руси. В целом же крестьянская политика Лжедмитрия была в пользу феодалов.
— Врешь, Кирейка. Не возводи хулу на царя Дмитрия.
Иван Исаевич вышел из-за стога.
— Кто из вас Кирейка? — строго спросил он.
— Я, отец-воевода, — смирнехонько ответил неказистый, остролицый мужичонка с быстрыми бегающими глазами.
— Так, сказываешь, царь Дмитрий Иваныч христову веру предал?
— Я о том не сказывал, не сказывал, отец-воевода, — заюлил Кирейка. — То поп Евстафий изрекал.
— Что за поп? Что за блудная овца появилась в моей рати? Где он?
— В Передовом полку, отец-воевода, — продолжая низехонько кланяться, отвечал ратник.
— Добро бы глянуть на оного попа.
Отцу Евстафию учинили сыск. Иван Исаевич поручил расспросить попа вернувшемуся из северских городов Матвею Аничкину.
— Чую, неспроста рать мутит. Пытай накрепко. Матвей принялся за дело с усердием. Через два дня доложил:
— Евстафий сказался попом с Никольского прихода. Де, пять лет на Фроловке Белого города службу правил. Я ж московитян сыскал. Не знают такого батюшку. В Никольском храме отец Федор в попах ходил.
— Что мыслишь о том, Матвей?
— Мнится мне, лазутчик. Никак из Москвы Василием Шуйским заслан. Поп еще в Путивле царя Дмитрия хулил.
— А Кирейка?
— Кирейка пришел вместе с Евстафием.
Лицо Болотникова ожесточилось. Козни Шубника! Боярский царь ушами не хлопает. Норовит подорвать народное войско изнутри, лишить его веры в царя Дмитрия. Жестко молвил:
— Обоих пытать огнем. Змеиные души вытряхнуть! И «поп», и Кирейка пыток не вынесли. Не только во всем повинились, но и выдали имена других лазутчиков. Их оказалось пять человек, мутивших повольников во всех полках.