Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
Пальчиков неистово радел не за Василия Шуйского: радел за царя, за господские устои, начавшие шататься от мужичьего топора.
Как-то в Волхов примчал приказчик Ерофей из поместья. Примчал перепуганный, в изодранном кафтане.
— Беда, батюшка! Мужики ослушались, на барщину не идут. Я их, было, на твою ниву послал, они ж — кулак в рыло.
— Так и не пошли?
— Куды там! У нас, грят, свой хлеб осыпается. Буде, походили на барщину.
— Так
— Норовил, батюшка, послужильцев твоих поднял. Те, было, мужиков в плети. Куды там! Взбунтовались, послужильцев дрекольем побили. И мне досталось. Почитай, все зубы высадили. Гли-ко.
— Ужель всем селом?
— Всем селом, батюшка. Воровские речи орут. Боле, грят, не станем терпеть барина. Царю Дмитрию — Красно Солнышку хотим послужить.
Имя «царя Дмитрия» приводило Афанасия Пальчикова в ярость. Век не забыть ему «государевой милости». Царевы подручники — Михайла Молчанов да Петр Басманов — ворвались в его дом, связали и увезли дочь Настеньку. На позор увезли. Вначале Расстрига в бане потешился, затем подручники. Каково было вынести такой срам!
— Я им покажу Красно Солнышко! Кровью захлебнутся!
Прихватив с собой оружную челядь, Пальчиков понесся в Юзовку. В селе спросил:
— Кто тут боле всех глотку драл?
Приказчик указал на шестерых. Мужиков приволокли с нивы к Ерофеевой избе. Пальчиков, сидя на коне, зло, набычась, глянул на крестьян. Срываясь в голосе, крикнул:
— Бунтовать, паскудники, барскую ниву бросать!.. А ну, кто тут из вас коноводил?
Из толпы мужиков выделился невысокий сухотелый крестьянин лет за сорок. В темных глазах ни страха, ни покорности.
— Коновода не ищи, барин. Так всем миром порешили. Не пойдем боле твой хлеб жать. Ране мы на своей земле господ не ведали. Буде!
— Та-а-ак… Воровских грамот наслушались? Красну Солнышку надумали послужить? Христопродавцу Расстриге?
— А ты, барин, Дмитрия Иваныча не хули, — дерзко продолжал крестьянин. — То царь праведный, он мужикам волю дал.
— Волю-ю-ю? — выхватывая саблю, побагровел Пальчиков. — Вот твоя воля, смерд!
Голова мужика скатилась под ноги коня. Конь фыркнул, отпрянул.
— Руби крамольников! — сатанея, заорал Пальчиков.
Приказчика Ерофея, после отъезда барина, охватил страх. Пал перед божьей матерью, горячо взмолился:
— Сохрани и помилуй, свята богородица! Избавь село от воровства и гили. Пронеси беду, заступница!..
Но святая дева не помогла: мало погодя один из послужильцев в испуге известил:
— Воровская рать идет, Ерофей Гаврилыч. На Волхов движется.
Приказчик переполошился: дорога на Волхов тянется через Юзовку. Затряслась борода.
— Далече
— В пяти верстах, Ерофей Гаврилыч.
У приказчика ноги подкосились. Жуть обуяла. Воры, почитай, к селу подходят. Не миновать расправы. Ох, пропадай головушка!
Потерянно забегал по избе. Ближний послужилец смотрел на него оробелыми глазами.
— Надо бы уходить, батюшка. Ивашка Болото, сказывают, лют.
Ерофей сокрушенно заохал. Беда! Все пойдет прахом: добрая изба, животы, доходное местечко.
— Неси переметную суму, Захарка… Коня седлай!
Из тяжелого, окованного медью сундука полетели на пол сапоги, шубы, кафтаны… Дрожащей рукой сунул за пазуху кошель с серебром.
Поехали было на Волхов, но Ерофей вдруг одумался: дорога ныне неспокойная, шпыней да шишей хоть отбавляй. А пуще всего напугал послужилец:
— Как бы с воровским ертаулом не столкнуться. Ивашка Болото свои дозоры могет и под самую крепость послать. Не лучше ли в лесу отсидеться?
Захарка — послужилец тертый, досужий, когда-то в царевых ратниках хаживал.
— Пожалуй, — мотнул бородой приказчик, сворачивая к лесу.
И все же с бедой не разминулись: в лесу беглецов заприметил старый крестьянин Сысой, промышлявший медом. Старик явился в Юзовку, а на селе — рать Болотникова. Сысой — к мужикам.
— В лесу наш душегуб.
Иван Исаевич сидит на крыльце. Без шапки, алый кафтан нараспашку. В ногах приказчик Ерофей. Метет бородой крыльцо, слюнявит губами сапог.
— Пощади, воевода, пожалей деток малых. Верным псом твоим буду. Пощади, милостивец!
— Прочь! — брезгливо отпихивает приказчика Болотников; поднимается, хватает Ерофея за ворот кафтана и тащит к обезглавленным трупам. — Вот у кого пощады спрашивай… Нет, ты поклонись, поклонись — и спрашивай.
Ерофей растерянно оборачивается.
— Да как же их спрашивать, милостивец?
— Каждого, каждого, приказчик! — в глазах Болотникова неукротимый гнев. Таким его ни воеводы, ни ратники еще не видывали. — Спрашивай, собака!
Ерофей ползет на карачках к одному из казненных.
— Пощади…
Запинается и вновь оглядывается на Болотникова.
— Не узнаю без голов-то.
— Признать ли ему, — восклицает один из крестьян. — Мужик для него хуже скотины.
— Признает, — сквозь зубы цедит Болотников. — А ну, несите мешок!
Мешок опускают подле Ерофея.
— Разбирай головы, приказчик. Да, смотри, не перепутай.
Ерофей трясущимися руками вынимает из мешка голову. Лицо — белей снега.
— То, кажись, Митька Пупок.
— Приставь… К телу приставь!