Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
— Буде!.. Буде, Авдеич!
— Ядер хватит, Иван Исаевич. Чего ж так? — не вдруг понял Болотникова пушкарь.
— Буде! — не владея собой, крикнул Болотников.
Рязанец поопешил: что-то неожиданное вдруг открылось в Болотникове. В глазах его — и злость, и боль, и какая-то невиданная досель страдальческая гримаса до неузнаваемости исказила его лицо. Что-то разом надломило воеводу, и это больше всего поразило Рязанца.
— Буде так буде, — обескураженно буркнул он.
Болотников круто повернулся и быстро зашагал к своему шатру.
— Воевода приказал палить!
Наконец-то с большим опозданием пришел ответ от Истомы Пашкова. Грамоты не было, велел передать на словах:
— Вместе сойдемся у Москвы. Покуда же пойдем двумя ратями.
Отпустив гонца, Иван Исаевич крутнул головой. Хитер и досуж веневский сотник! Не зря гонца при себе придерживал. Не Болотников-де с мужичьем, а Истома Пашков с дворянами Москву колыхнет. Досуж!.. Ну да не надорви пуп, Истома Иваныч. Первая пороша — не санный путь. Обломает тебе крылья Шуйский. Без мужиков Москвы не взять. На бар надежа плохая. Им не за волю биться, а за чины и поместья. Не осилить тебе, Пашков, Москвы. Хочешь не хочешь, а мужичью рать ждать придется.
— Иван Исаевич… Батько! — прервал раздумья Болотникова стремянный Секира. — Глянь, стену пробили. Может, на приступ, а?
Иван Исаевич вышел из шатра, молчаливо обвел глазами дымящуюся крепость. Проломили степу в десяти саженях от стрельницы, ворота же пока не вышибли.
— Опоздаем, батько! Глянь, бревнами заваливают. Ударим в пролом, Иван Исаевич?
— Тебе что — горячих углей в портки насыпали? Не суетись, стремянный. Мало одной бреши. Покуда за ров перевалимся, дыры не будет. Допрежь ворота надо сбить.
Иван Исаевич взметнул на коня и наметом поехал к наряду. За ним устремились Секира с Аничкиным и десятка два ловких дюжих молодцов в голубых зипунах. То была личная охрана Большого воеводы, не покидавшая его ни днем, ни ночью. На охране настоял Аничкин, настоял после недавней дорожной порухи.
В тот день ехали темным глухим бором. На одной из полян внезапно просвистела тонкая певучая стрела. Конь под Болотниковым замертво рухнул. Кинулись искать врага, но того и след простыл. Матвей Аничкин осмотрел железный наконечник и еще больше насупился.
— Стрела отравлена, воевода. Под богом ходишь. Стрелу никак ветром качнуло. Вишь, какой ордынец [48] , а то бы…
— Добрый лучник и в ордынец не промажет. Этот же худой… худой у Шубника лазутчик, — жестко произнес Болотников.
— Нам наука. Царь на любую пакость горазд. Поопасись без кольчуги ездить, Иван Исаевич. Да и без охраны тебе боле нельзя. Рать велика, недругу легко затеряться. Остерегись!
— Не каркай! — сердито оборвал Болотников, пересаживаясь на другого коня, и не понять было: то ли он осуждает осторожного Аничкина, то ли злится на коварство Шуйского.
48
Ордынец —
Аничкин, не дожидаясь согласия воеводы, приставил к нему неотлучную охрану.
— Не поддаются, Авдеич? Ужель так ворота крепки?
— Крепки, Иван Исаевич. Одну створку разбили, другая держится. Поди, железом в пять вершков обили. Ни с места! — сокрушался Рязанец.
Иван Исаевич подошел к «Пасынку», самой крупной и тяжелой чугунной пушке весом в пятьсот пудов.
— А ну-ка подай ядро, ребятушки.
— Погодь маленько, воевода. Руки обожгли.
Пушка пыхала жаром, не дотронись. Один из пушкарей плюнул на ствол. Слюна зашипела и тотчас сварилась.
— Ого! Злее индюка. Знать, досталось Пасынку, ребятушки?
— Досталось, воевода. Почитай, полдня ухает. Теперь ни ядра вложить, ни зелья насыпать. Жаровня!
Принялись поливать пушку водой из кожаных мехов. Когда Пасынок остыл, Иван Исаевич подошел к груде каменных ядер. Облюбовал одно, поднял, понес к орудию. Пушкари переглянулись. Силен воевода! В ядре четыре пуда. Закатывали в дуло вдвоем, этот же один управился. Силен!
— Сколь пороху, Авдеич?
— По весу ядра. Но сьщлем на три фунта мене. Опасливо.
— Сыпь по полной!
Лубяным коробом (мерой) насыпали в пороховник четыре пуда зелья. Болотников зорко глянул на вражьи ворота, прицелился, обернулся к пушкарям.
— Понизь дуло на пару вершков, ребятушки.
Понизили. Иван Исаевич вновь прицелился. Кажись, ладно. Терентий Рязанец протянул фитиль.
— С богом, воевода.
Болотников приложил фитиль к запальной дыре. Сверкнуло пламя, горячим дыхнуло в лицо, затряслась колесница. Ядро прокорежило ворота, сбило створку, уперлось в железную полосу.
— Шалишь бердыш, пробьем! А ну добавь, ребятушки, полпуда зелья.
Пушкари замешкались, глянули на Рязанца, тот молвил строго:
— С пушкой не балуют, Иван Исаевич. Разорвет.
— Сыпь! Буде ядра переводить. Не палим — щекочем. Сыпь, Авдеич!
Но Рязанец и с места не сдвинулся. Тогда Болотников сам подошел к зелейной бочке, насыпал короб, понес к пушке. Дорогу загородил стремянный.
— Не пущу, батько. Разорвет!
Норовил остановить воеводу и Матвей Аничкин, но Болотникова было не удержать.
— Прочь! — зыкнул он, хватаясь за факел.
— Ну дай хоть я запалю! — взмолился Секира. — А ты отойди. Ну дай же, батько!
— Прочь! — отшвырнул стремянного Болотников, опуская фитиль на запальник.
Страшный, оглушающий взрыв громыхнул на десяток верст. Многопудовая каменная глыба пробила створки и железное оградище. Ворота рухнули. К Болотникову, пошатывающемуся в клубах едкого вонючего дыма, подскочил Секира.
— Цел, батько? Знатно вдарил!
Но Иван Исаевич ничего не слышал: заложило уши, Глянул на крепость, хрипло закричал: