Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
— Воров встретим у Калуги!
И бояре, и дьяки поддержали (лучше и не придумаешь): Калуга — центр засечных крепостей в верховьях Оки, прикрывавших Москву с южной Украйны. Самое удобное место разбить Болотникова. Царь повелел собрать новое войско. Молвил:
— На уездную служилую мелкоту надежа плохая. Худо с бунтовщиками бьются, чуть что — и по домам бегут. Вот доберусь до них! Укажу поместья отобрать. Пущай нищими да сирыми походят, коль за царя не могут постоять. К Калуге же снаряжу лучших людей.
Собрал царь отборное войско
На Семенов день все было готово к походу, войско ждало указания царя. И вот «сентября в пятый день государь царь и великий князь Василий Иванович всея Русии послал с нарядом бояр и воевод под Калугу».
Среди стрельцов, перешедших к Болотникову, оказался и Аникей Вешняк. Признал его Афоня. Толкнул в плечо, затормошил:
— И ты у нас, голуба! Вот уж не чаял тебя увидеть. Здорово же, Аникеюшка! Да ты что глазами хлопаешь, аль запамятовал?
Вешняк вгляделся в пожилого ратника, улыбнулся:
— Афанасий Шмоток?.. Не мудрено и забыть, почитай, годков пять не виделись. А тебя и не узнать. Ишь, каким боярином вырядился.
— Не все, голуба, в драной сермяжке бегать, — рассмеялся Афоня. Был он в красном суконном кафтанце, подпоясанном зеленым кушаком, в ладных белых сапожках из юфти; на голове — меховая казачья шапка, за кушаком турецкий пистоль в два ствола.
Афоня, улучив момент, рассказал о стрельце Болотникову. Иван Исаевич оживился:
— Так это тот самый мальчонка, коего дед Терентий усыновил? Эк время бежит, — Болотников вздохнул, призадумался. С дедом Терентием он виделся лет пятнадцать назад, когда с Афоней поехал к Телятевскому добывать для селян жито. Тогда он был совсем молодой.
— Ночевали у стрельца с Никиткой и Василисой, — продолжал Афоня. — Это когда на Москву за царевой подачей ходили. Стрелец, кажись, добрый.
— Покличь мне его, — дрогнувшим голосом молвил Иван Исаевич. Ждал стрельца с нетерпением: Аникей Вешняк одним из последних видел жену и сына. А вдруг что-нибудь и поведает об их судьбе. Но Аникей ничего утешительного не сказал.
— За хлебом Василиса и Никитка вместе с Афоней ушли. С того дня боле их не встречал.
— Худо, худо, стрельче, — смуро молвил Болотников. Осушил корец вина (вино показалось чересчур горьким), усадил Вешняка напротив себя, положил тяжелую ладонь на плечо. — Никитку хорошо помнишь?.. Какой он?
Аникей пожал плечами: и зачем это воевода о женке с мальцом пытает? Кто они ему?
— Ладный паренек. Рослый, кудрявый, глаза с синевой.
В мать! У ней глаза васильковые… В кого ж сын нравом? Коль в Василису — добр и ласков, на чужую беду отзывчив. Таких девки любят. А вот вырастет ли из него воин? Сильный, отважный,
Забыв о стрельце, Иван Исаевич надолго ушел в себя.
Через откинутый полог шатра виднелись десятки костров, вокруг которых сидели ратники; пахло дымом и жареным мясом, повольники крутили на вертелах бараньи туши.
«С голоду у Болотникова не пухнут, — невольно подумалось Аникею. — И мясного и хлебного припасу вдоволь. Сытная покуда служба».
Когда ехал со стрельцами из Москвы, харчевался туго: крестьяне в селах глядели на служилых косо, не то что хлеба — воды не выпросишь. А тут на тебе — сами Болотникову несут. Чудно!
— Слышь, стрельче, — наконец-то заговорил Иван Исаевич. — Дед Терентий давно помер?
— Позалетось, воевода.
— Славный был старик, — Иван Исаевич поднялся, прошелся по шатру. Глаза стали ясными, пытливыми. — Зелейных погребов на Москве много?
— Что? — протянул, поперхнувшись, Аникей. Уж чересчур круто изменил разговор Болотников. — Зелейных погребов?.. Немало, воевода. Случалось, сам видел.
— Да ну? И где ж они?
— В Скородоме, на Яузе. В карауле не единожды стоял.
Болотников окликнул стремянного:
— Аничкина ко мне!
Мысль о Государевом Зелейном дворе давно уже не покидала Большого воеводу. Москва сильна пушками, взять ее приступом будет тяжко. Молвил как-то Аничкину:
— А не взорвать ли нам Зелейный двор к дьяволу!
Аничкин (уж на что невозмутим) ахнул: слишком дерзкой и невыполнимой показалась ему задумка Болотникова.
Дорога тянулась селами и починками, полями и перелесками. Маленький рыженький попик в черном подряснике, поглядывал окрест, горестно восклицал:
— Экое запустение, прости осподи!
Сирые, убогие избенки утонули в бурьяне, нивы заросли чертополохом и лебедой. Мертвая тишь, безлюдье.
— Сошел мужик, — вторил батюшке рослый чернявый детина в сером домотканом кафтане. — Едва ли не сто верст отмахали, а крестьян, почитай, и не видели. Довели ж, кабальники!
Детина зло сплюнул, перекинул с плеча на плечо тощую суму. Батюшка, стуча посошком, поддакнул:
— Довели, сыне. Впусте лежит мирская земля.
Путники, пройдя версты три, сели на обочину. Детина развязал котому.
— Последки. А до Москвы еще топать и топать. Дотащимся ли?
— Ниче, ниче, Матвеюшка, — успокаивал батюшка. — Даст бог, дотащимся.
Из-за поворота, усыпанного ельником, выехала подвода, за ней другая, третья. Обоз был большой, клади закрыты рогожами. Впереди и сзади обоза ехали стрельцы в темно-синих кафтанах. Один из служилых, с медной бляхой на груди, поравнявшись с путниками, молвил, обращаясь к батюшке:
— Будь здоров, отче. Куда снарядился?
— На Москву, сыне, поклониться святыням.