Иван Болотников
Шрифт:
С майдана послышался зычный возглас:
– Казаки! Струги с Воронежа!
Казаки шустро побежали к воротам.
– Что за струги? – спросил Болотников.
– Наши, раздорские, – пояснил Федька. – Послали пять стругов за хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось чего и добыли донцы.
Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались на невысоком обрывистом берегу.
– Два струга?.. А где ж остальные, братцы? – воскликнул матерый казак Григорий Солома.
– Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, – вторил ему повольник с турецким пистолем
– И казаков мало… Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!
Струги все ближе и ближе, и вот они медленно подплыли к берегу. Гребцы подняли весла, и вышли на палубу. Носы казаков завешаны окровавленными тряпицами. Один из донцов ступил вперед, сорвал тряпицу, обнажив обезображенное лицо.
– Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!
Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:
– Да какие ж собаки вам ноздри рвали?
– Кто посмел казака обесчестить?
– То злое лихо!
Прибывшие казаки высыпали на берег. Федька Берсень» растолкав толпу, подошел к рослому саженистому в плечах повольнику; тот был старшим в хлебном походе.
– Сказывай, Фролка.
– Худо сходили, братцы, – угрюмо начал повольник. – Нет нам выходу с Дона, нет былой волюшки. Сидеть нам в Раздорах и чахнуть. А коль высунемся – тут нам силки да волчьи ямы. Обложили нас, братцы!
– Сказывай толком, не томи, – оборвал казака Федька.
– Худо сходили, – повторил повольник. – Не доплыли мы до Воронежа. На московские заставы напоролись. Повелели нам вспять возвращаться, мы гвалт подняли. Нет-де у нас ни зелья, ни хлеба, ни одежонки. И вспять нам никак неможио. На Воронеж пойдем! Сотник же стрелецкий криком исходит. «Воры вы, разбойники! Государю помеху чините, с крымцами и азовцами Москву ссорите. Ступайте прочь! Не пущу до Воронежа». А мы свое гнем. Тогда повелел сотник из пищалей стрелять. «Не пущу, воры! Всех уложу!» Озлились мы, со стругов соскочили – и на стрельцов. На саблях бились, из пистолей крушили. Многих стрельцов к праотцам отправили, остальные же деру дали. Поплыли дале. Но верст через сорок на новую заставу наткнулись. Как глянули, так и не по себе стало. Встретила нас целая рать, поди, полтыщи стрельцов на берег вышло. Из пушек принялись палить. Передний струг – в щепы. И вспять плыть поздно. На берег ринулись, бой приняли. Но тяжко было; стрельцов-то впятеро боле. Почитай, все и полегли. Осталось нас всего два десятка.
– Аль в полон сдались? – с укором глянул на вернувшихся казаков Берсень.
– В полон? – зло сверкнул глазами старшой. – Того и в мыслях не было, Федька. Рубились мы без страха, и все бы там головы положили. Все бы до единого!
– Однако ж не положили, – продолжал хмуриться Берсень.
– Не положили, есаул. Стрельцы ноне будто татаре стали. С арканами по степи ездят. Вот и заарканили нас последних да в Воронеж отвезли. А там нам ноздри вырвали и на струги посадили. Плывите-де, воры, в свои низовые городки и казакам накажите, чтоб сидели тихо, бояр почитали и царя во всем слушались. А коль вновь воровать зачнете – не быть вам живу.
Федька в сердцах швырнул шапку оземь.
– Дожили, казаки! Ни проходу, ни проезду!
И опять зашумело буйное казачье море:
– Извести нас хотят бояре! Подыхай Понизовье!
–
– Рыбой? Да где она, рыба-то? Рыбные тони под Азовом, так туды царь не велит ходить.
– Не царь, а Борис Годунов, вражий сын!
– До Годунова и застав не было. К Москве ездили без помехи. Ноне же стрельцами обложили.
– Казаков побил. Айда на Воронеж, донцы! Отомстим за братьев!
Долго серчали казаки, долго их тысячеголосый ропот стоял над тихим Доном.
Болотников же стоял молча; он смотрел в огневанные лица повольников и думал:
«Не сладко на Дону. Снизу турки подпирают, с боков крымцы и ногаи жмут, а сверху бояре наседают. Вот попробуй и поживи вольно. Слабому здесь не место, вмиг сомнут. Тут крепкий народ надобен, чтоб ни черта, ни бога не боялся, ни вражины поганой. А враг рядом, татары вот-вот нагрянут на Понизовье. Надо забыть о всех бедах и готовиться к сече. Ордынец силен и коварен, он ждать не будет».
Болотников поднялся на опрокинутый челн и громко, перекрывая гул повольницы, прокричал:
– Братья-казаки! Послушайте меня!
Шум понемногу улегся, повольники устремили взгляды на Болотникова, а тот, взбудораженный вниманием раз-дорцев, смело и веско промолвил:
– Борис Годунов и бояре – враги наши. О том мы все ведаем, но не о них сейчас речь. И о Воронеже надо покуда забыть. Не время нам с боярами биться. Ордынец под боком. Пока мы тут балясничаем, поганые в тумены сбегаются. Орду крепят. Близок день, когда татары хлынут на наши городки и станицы. И нам их не удержать. На кругу дельно решили. Надо немедля слать по станицам гонцов, скликать всех казаков в Раздоры и готовить город к осаде. Здесь мы дадим бой поганым и стоять будем насмерть, чтоб ни один ордынец не проник за наши стены. Раздоры не пустят поганых на Дон!
Болотникова дружно поддержали:
– Верно речешь – не пустим!
– Свернем шею ордынцу, а потом и за бояр примемся!
– К атаману, донцы! Пущай Раздоры крепит! К атаману!
Глава 8 ЦАРЕВ ПОСЛАННИК
Боярин Илья Митрофанович Куракин был зол на раздорцев. Да и как тут не серчать? Неслыханный срам! Гультяи опозорили так, что и до смертного часа не забудешь. Когда это было, чтоб простолюдин, голь перекатная, смерд с боярина шапку сдирал!.. А каково царю-батюшке? Его-то еще пуще обесчестили. Взяли да государеву грамоту – кобыле под хвост. Царев указ с печатями! Да за такое головы на плахе рубят. Злодеи! Ни бояре, ни царь им не страшны. Вон что Ивашка Болотников выкрикнул: господам-де нас не достать, кишка тонка. А коли силой сунетесь – головы посрубаем! Так-де Бориске и передай. Не быть на Дону боярской неволе!
Ишь, бунташное семя, чего изрек. Крамольник, смерд сиволапый! Надо бы этого смутьяна заприметить. От таких воровских людей все может статься, от них и бро-женье на Руси.
Разместили боярина в просторном атаманском курене. Богдан Васильев отдал ему белую избу, а сам пока перебрался в обширный рубленый подклет.
Боярину подавали на стол богато, но еда не шла в горло. Душа кипела злобой. Хотелось тотчас уехать в Москву и обо всем поведать царю, да так, чтобы тот огневался и послал рать на гулебщиков.