Иван Болотников
Шрифт:
Джанибек резко поднялся, показывая тем самым, что совет военачальников закончен.
– На Раздоры, джигиты!
В тот же час тумен Бахты и войско турецких янычар обложили казачью крепость со стороны Раздорского шляха.
Тумен Давлета начал перебираться на противоположную сторону Дона. Ордынцы набивали кожаные мешки походной пищей, оружием и одеждой, а затем привязывали их к конским хвостам и тянули лошадей в воду. Ухватившись за густую, длинную гриву, воины плыли рядом с конями.
К полудню Раздоры оказались в ордынском кольце.
Глава 11
В крепости собралось около пяти тысяч казачьего войска. Прибыли заставы, сторожи и станицы с Северного Донца и Айдара, Тихой Сосны и Битюга, Хопра и Медведицы, Иловли и Маныча.
Башни и стены крепости разбили по станицам. Атаманы получили от круга крепкий наказ: стоять храбро, не щадя голов своих; ни один ордынец не должен очутиться на стенах крепости.
Загодя, вдоль всего водяного рва, расставили шестнадцать пушек; но когда татары перебрались на левую сторону Дона, пришлось перетащить пять пушек и на восточную стену.
Родниковская станица Болотникова была поставлена к Степным воротам. Еще с утра казаки забрались на за-тинный помост и зорко наблюдали за передвижением ордынцев.
– Вот это скопище! – присвистнул Деня. Он всего второй год в Диком Поле и никогда еще не видел такого огромного татарского войска.
Болотников внимательно глянул в его лицо и заметил в глазах молодого казака смятение.
«Волнуются казаки. Но то не страх, а озноб перед битвой. Несвычно в гуще татар находиться. Вон их сколь подошло. Всю степь заполонили! Жарко будет. Ордынцы свирепы, они притащили тараны. Выдюжат ли стены? Хватит ли ядер и зелья у пушкарей?» – поглядывая на орду, подумал Болотников.
– Глянь, робя! Татары за Дон повалили! – прокричал стоявший рядом с родниковским атаманом высоченный казак Юрко.
– Куды это они?.. Нешто на Москву? – недоуменно вопросил Деня.
– А все туды, – хмыкнул поднявшийся на стену дед Гаруня. – Переплывут и встанут.
– Пошто?
– Аль невдомек, дурья башка? Чтоб от подмоги нас отрезать. Вдруг с Волги голытьба придет, тут ее татары и встретят. Охомутали нас, Денька. Теперь держись!
– Уж не струхнул ли, дед? – подтолкнул старика Секира.
– Я те струхну! – осерчал Гаруня. – Ты еще у матки в подоле не лежал, а я уже с татарином бился. Одна степь знает, сколь я поганых посек. А на тебя ишо погляжу, каков ты казак.
– Погляди, погляди, дед. У меня тоже сабля не заржавеет, – весело молвил Секира.
Этот чернявый, длинноусый казак никогда не унывал, был весел и беззаботен; ничто не могло привести казака в кручину: ни голодные годы, ни лютые зимы, когда приходилось ночевать прямо в стылой, продуваемой всеми ветрами степи, ни горячая степная жара, когда нещадно палило солнце и мучила жажда, ни злая татарва, то и дело набегавшая на городки и станицы. Славный казак Секира!
– А струги-то не зря упрятали, – произнес Васюта, посматривая на левый берег Дона, усеянный ордынцами.
– Не зря, станишники. Сейчас поганым их только и не хватает, – молвил
Вокруг Раздор на много верст чернели круглые войлочные шатры и кибитки; из стана врагов доносились резкие, гортанные выкрики тысячников, сотников и десятников, ржание коней, глухие удары барабанов; развевались татарские знамена из белых, черных и пегих конских хвостов, прикрепленных к древкам копий, установленные над шатрами темников и тысячников; дымились десятки тысяч костров, разнося по степи острые запахи жареного бараньего мяса и конины.
– Махан 1жрут, погань! – сплюнул Емоха.
– А че им? У крымцев табунов хватает. Вишь, сколь нагнали. До зимы не прижрать, – молвил Степан Нетяга.
– И баранины у татар вдоволь, – вздохнул, любивший сладко поесть, могутный и грузноватый Нечайка.
– И вшей-паразитов у каждого по арбе, – в тон ему произнес Устим Секира, сложив руки на груди и покачивая по-бабьи головой.
Казаки загоготали, и этот неожиданный смех несколько растопил в их сердцах тоскливую настороженность.
До самого вечера простояли донцы на стенах, но орда так и не ринулась на приступ.
«Странно. Татары обычно нетерпеливы, они не любят мешкать у крепостей. Эти же почему-то выжидают. Но чего? Подхода новых туменов? Но тут и без них вся степь усеяна. Пожалуй, на каждого казака по десятку ордынцев придется. Тогда почему ж не лезут?» – раздумывал Болотников, прислонившись спиной к затинной пушке.
Со стен никто не уходил: татары иногда штурмовали крепости и ночью. Вечеряли прямо на помосте; хлебали из медных походных казанов мясную похлебку, прикусывая жесткими сухарями и лепешками; жевали вяленую и сушеную рыбу, запивая квасом. Ни браги, ни пива, ни водки в баклажках не было. Атаманы особо наказали:
– О хмеле забыть, как будто его и на белом свете нет. Пьяная башка в сече помеха. Басурманин ужом вьется и коршуном кидается, глаз да глаз за ним. А кто наказ сей нарушит, тому после боя чары не давать.
И казаки не пили, ведали: слово атамана крепко, да и кругом заповедь установлена. Переступишь – ни царь, ни бог тебе не поможет. А какой же казак без горилки?
За стенами, в черной ночной степи, пламенели бесчисленные языки костров, озаряя кроваво-багровым светом холмы и равнину. Отовсюду слышались зурны и воинственные песни татар, они плясали вокруг костров, размахивая кривыми саблями.
– Тешатся, сукины дети! – процедил сквозь зубы Емоха. Ему, горячему и зачастую необузданному, не терпелось кинуться в самую гущу врагов.
– Копье им в брюхо! – воскликнул Нагиба.
– Дубину на бритую голову! – густо пробасил могутный Нечайка.
И тут понеслось: издевки, проклятия и непотребный мат, на который способны только казаки. Крик и гвалт стоял над крепостью.
Татары смолкли. Утихли зурны, прекратились пляски, несколько сотен ордынцев вскочили на коней и осыпали башни и стены стрелами; но стрелы не долетали: водяной ров отодвинул татар от крепости.