Иван Болотников
Шрифт:
Рявкнули пушки, ядра с шипом и гулом бухнулись о стены, пробивая бревна до третьего ряда.
Казаки молчали. Ни одна из пушек не выстрелила в ответ. Турки осмелели и придвинулись еще на десяток саженей. Ядра корежили стену, вгрызаясь все глубже и глубже в тын.
Казаки молчали.
«Почему урусы не стреляют? Почему бездействуют их пушки?» – озадаченно пожимал плечами паша.
Об этом же раздумывал и мурза Давлет, стоявший рядом с азовским наместником.
– Ночью в городе был большой взрыв.
– Я слышал взрыв, – слегка кивнул Ахмет. – Это дело моих капычеев. Да, мурза, это я приказал подорвать пороховой склад. И теперь он уничтожен! – твердо произнес паша, укрепившись в мысли, что казаки действительно остались без пороха.
– Слава твоя не померкнет века, несравненный паша. Но почему же твои остальные галеры не плывут к крепости? – с иронией спросил Давлет.
– Так угодно аллаху и моим помыслам, – ответил Ахмет. – Мои галеры отошли к берегу, чтоб пополнить запасы ядер, – схитрив, добавил он.
– И когда ж они вернутся под стены?
– Скоро, мурза, скоро. Сегодняшний день запомнит вся Турция. Я пробью стены и войду с моими янычарами в крепость, – напыщенно сказал паша.
Подождав еще с полчаса, Ахмет приблизил к крепости и другие галеры. Теперь уже все турецкие пушки уда рили по Раздорам.
Казаки молчали.
Рязанец едва не плакал: теперь он не мог ответить янычарам и единым зарядом. Весь порох засыпали в ко жаные мешочки и спрятали под землю.
– Ниче, ниче, Тереха. Придет и твое время, – успокаивал пушкаря Федька Берсень.
– Мочи нет, – тихо вздыхал Рязанец. – Уж скорее бы ночь!
Но до ночи было еще далеко. Капычеи, осмелев, били по крепости в упор. И вот стены не выдержали, в двух местах появились бреши; их завалили камнями и бревнами, но бреши появлялись все в новых и новых местах. А вскоре рухнула стена возле Засечных ворот. Капычеи прекратили пальбу, и в пролом кинулась конница темника Давлета.
Казаки встретили татар в мечи, сабли и копья, разя крымчаков и их коней в проломе. Но ордынцы, предвкушая скорую победу, яростно лезли вперед.
Это был страшный час для раздорцев. На помощь казакам пришли подростки, старики и женщины. Агата и Любава, нахлобучив на головы шеломы, также поднялись на стены. Агата вскоре очутилась обок с Болотниковым.
– Ушла бы… Тяжко тут! – крикнул ей Иван, прикрывая казачку от разящей сабли ордынца.
– Не уйду! – решительно блеснула глазами Агата, опуская саблю на татарина.
Храбро держалась на стене и Любава. Когда-то отец научил ее метко стрелять из пистоля, и теперь это сгодилось. Немало ордынцев пало после ее выстрелов. А когда кончились заряды, Любава принялась лить на татар горячую смолу.
Девушку приметил Васюта и поспешил стать к ней поближе. Покрикивал:
–
А Любава нет-нет да и взглянет на рослого детину. Был он удал и ловок, сокрушал врагов с лихостью и озорством, будто вышел не на злую сечу, а на игрище.
Когда на стене стало особенно жарко, Васюта спас Любаву от двух наскочивших янычар. Он с такой яростью накинулся на врагов, с таким желанием защитить Любаву, что турки в страхе отпрянули от девушки, и полегли от неистового меча Васюты.
Лютая битва продолжалась у пролома. Тут донцы сражались во главе с есаулами Федором Берсенем и Григорием Соломой. Бились остервенело, насмерть, понимая, что отступить нельзя и на пядь. Стоит слегка дрогнуть, поддаться – и лавина врагов сомнет защитников и бурным речным потоком заполонит город. И тогда уже никто и ничто не спасет Раздоры.
Берсень разил татар длинным увесистым топором и после каждого удара протяжно крякал, будто колол не ордынские головы, а чурбаки. Подле наседал на крымчаков Григорий Солома, в руках его был тяжелый шестопер, гулявший направо и налево по черным бараньим шапкам степняков.
Богдан Васильев в сече не участвовал: он руководил обороной из Войсковой избы, перебрасывая казачьи станицы то в одно, то в другое горячее место. А таких мест было вдоволь: и на стенах, и у брешей, и у многочисленных пожарищ.
До самых потемок продолжалась осада, но янычарам, спахам и крымчакам так и не удалось одолеть казаков. Они вновь отступили, оставив у стен крепости тысячи убитых.
– Слава богу, продержались! – перекрестился Тереха Рязанец.
– Выстояли, – облегченно передохнул Богдан Васильев.
– Не гулять поганым по Раздорам! – молвило казачье войско.
Донцы заделали проломы и брешни и, выставив ночные караульные дозоры, повалились на отдых. Казачки же поспешили к раненым и увечным – таких немало было в каждой станице. Свыше пятисот казаков потеряли Раздоры. Родниковцы недосчитались тридцати донцов; молодые казаки Юрко и Деня получили тяжелые раны.
Получил отметину от янычарского ятагана и Иван Болотников, но, к счастью, рана оказалась неглубокой. Болотников так же, как и Секира, прижег рану порохом и начал готовиться к ночной вылазке.
Вскоре к нему пришел Федька Берсень. Увидев перевязанную лоскутом рубахи руку, нахмурился.
– Нельзя те на вылазку. Оставайся здесь.
– Чудишь, Федор. И не подумаю… Ты лучше скажи, готовы ли твои люди?
– Готовы. Васильев нам четыре сотни выделил.
– Четыре сотни?.. Много, пожалуй, Федор. Как бы шуму не наделать. Обойдемся и двумя.
– А не мало?
– Хватит, Федор. Поплывем на пяти стругах. Только бы ночка не подкачала.
– Авось не подкачает. Сиверко тянет. Добро бы Илья прогневался. Уж так бы кстати!