Иван Болотников

Замыслов Валерий Александрович

– А ну, гутарь.

– Есть выход, братья-атаманы, – повторил Иван и почему-то глянул на Тереху Рязанца. – Орда сильна пушками, на них-то и уповают враги. И уповают не зря. Еще день-другой – и от Раздор ничего не останется. Янычары готовятся праздновать победу. Но ликовать им не придется. Они переволокли пушки на галеры, и то нам на руку. Устин Неверков верно сказал: и казаки не лыком шиты. .Надо собрать оставшийся порох, ночью пробраться к галерам и взорвать их. Лишим орду пушек! А стрелами

да ятаганами нас не взять.

– Любо, Болотников! – разом повеселев, загорелся Тереха Рязанец.

– Любо! – произнесли станичные атаманы.

Богдан Васильев молча заходил по куреню. В- глазах его мелькнула досада.

«Разумен родниковский станичный, разумен. Мог бы и сам додуматься».

– Чего ж молчишь, батька? – нетерпеливо вопросил Григорий Солома.

Васильев уселся на свое атаманское место, окинул взглядом казаков и наконец молвил:

– Мудрено будет галеры взорвать. Но коль атаманы гутарят «любо» – я согласен. Пошлю казаков.

– Кого снарядим, батька? – пристально глянул в глаза Васильева писарь Устин Неверков.

– Кого? – Васильев призадумался. Дело не щутей-ное: вылазка опасная, люди пойдут на верную смерть.

«Кого же? – напряженно морщил лоб Васильев. – Кого ж послать на гибель?.. А вот кого, тут и кумекать неча. Смутьянов из голытьбы! Тех, кто на домовитых замахивается и казаков подбивает. Вот они оба тут. Обоих и послать, да еще Тереху Рязанца. Тоже из своевольных…»

– Дозвольте мне, братья-атаманы, к галерам прогуляться, – прервал затянувшееся молчание Болотников. – Не подведу. Сожгу галеры!

– Добро, – охотно согласился Васильев. – А в помощь тебе дам отважного казака Федора Берсеня. Такой не подкачает… Ну, а пушкарскому голове Рязанцу сам бог велел. Пусть зелье и .фитили готовит. Так ли, атама-ны-молодцы?

– Так, батька!

Немало казаков из родниковской станицы было ранено. Тяжело посеченных отнесли в землянкц, а те, кто еще мог держаться на ногах, лечили свои раны давно испытанным казачьим средством. Наливали из баклажки чарку горилки, размешивали в ней заряд пороху и пили; порохом же врачевали и открытые раны.

Еще ночью ядовитая татарская стрела угодила Секире в плечо. Казаки знали, что ордынцы снабдили свои стрелы не только горящей паклей, пугающими свистульками, но и отравленным зельем. Однако же и от такой беды наловчились донцы избавляться. Вот так и Секира. Выдернул он стрелу из плеча, высыпал из рога-порохов-ницы на ладонь щепотку зелья, перемешал его с землей и посыпал на кровавую рану.

– Ужалили? – подсел к нему Нечайка.

В бойницу залетела огненная стрела. Секира поднял ее и приложил горящей паклей к ране. Порох вспыхнул, запахло жареным мясом.

– Поджигает, Устюха?

– Ниче, Нечайка. Бог терпел и нам

велел. Выдюжу. Не быть поганому яду в моей кровушке!

Секира отбросил горящую паклю и как ни в чем не бывало вновь заторопился к стене, на которую с воем и визгом лезли татары. То была тяжелая ночь…

После полудня орда вновь пошла на приступ, и вновь ударили с турецких галер кулеврины. Не остывшие от огня Раздоры потонули в черных клубах пожарищ. Огненные ядра оглушительно ухали на улицах и переулках, поджигая срубы.

Жарко было и на стенах. Казаки, не зная устали, отражали натиск врагов. Янычары и крымчаки сотнями падали под дымящуюся крепость.

Не упрятались по землянкам и женщины. В укрытиях остались лишь самые малые дети и дряхлые старики. Казачки тушили пожары, варили в медных котлах кипяток и смолу, перевязывали раненых, подносили защитникам крепости пищу и оружие. За Агатой неотступно следовала Любава; их цветастые сарафаны мелькали и среди раненых, и среди тушилыциков, и среди самих казаков, носивших на стены кипяток и смолу.

Залив огнем город, капычеи переключились на стены. Турки и крымчаки отошли за ров, и на тын посыпались десятки тяжелых ядер.

Капычеям ответил Тереха Рязанец, решившись послать несколько ядер на галеры. Порох был крайне нужен на ночную вылазку, но Рязанец не утерпел и выпалил по судам из «трои», «единорога» и «соловья». Одно из ядер плюхнулось на корме галеры. Судно загорелось.

Ахмет-паша встревожился: он не ожидал такого ответа от русских пушкарей. Тотчас последовал приказ:

– Всем галерам отойти к берегу!

Санджак-беки кинулись в трюмы и принялись хлестать плетками гребцов-невольников, прикованных цепями к жестким деревянным сиденьям.

– Быстрее, быстрее, шайтаны!

Невольники налегли на весла, и вскоре все галеры подплыли к левому берегу. На горящем судне метались яны чары, огонь подбирался к пороховому отсеку. Несколько янычар прыгнули в воду. Под угрозой казни Ахмет-паша послал на галеру сотню тушилыциков. Покинувших же корабль янычар он приказал расстрелять из пистолей.

– Подлые трусы! Вам нет места в моем славном войске. Вы останетесь в Тане! – кричал Ахмет-паша, наблюдая, как санджак-беки расправляются с перепугавшимися янычарами.

Галеру с великим трудом удалось потушить.

«Слава аллаху! Гяурам не пришлось увидеть, как тонет мой корабль. Это добрая примета. Мои кулеврины спасены, и они сегодня же добьют урусов», – ободрился паша.

Однако Ахмет стал осторожен: он уже не подставлял корабли под пушки урусов. Два часа паша в нерешительности простоял на берегу, а затем послал одну из галер к середине Тана, другие же четыре продолжали, тихо покачиваться на якорях.