ИВАН БОРОДУЛИН

разведка

Миновав опасное место, мы начали подниматься по отлогому склону к видневшейся впереди траншее. Это был ход сообщения с передним краем. Удивил идеаль­ный порядок, траншея была даже посыпана желтым пе­сочком, словно фрицы специально ждали гостей.

Первым в траншею спрыгнул Николай Ерофеев, за ним я, потом Верьялов и последним — Иван Ромахин, который должен был обеспечить прикрытие на случай появления немцев со стороны замлянок.

1й2

Глубина хода сообщения, по которому мы продвига­емся,

менее человеческого роста. В нишах аккуратно сложены обоймы с патронами, пулеметные ленты и ав­томатные магазины, кучками лежат гранаты с деревян­ными ручками. Вот и последний поворот. В ячейке у дзо-га видим голову часового. Немец тихо мурлыкает — что-то напевает. Николай Ерофеев подкрадывается вплотную и, встав за спиной немца, совершает непростительную ошибку. Вместо того, чтобы молча, быстро об­хватить фашиста сзади и зажать ему рот, глупо пред­лагает:

— Хенде хох! Руки вверх!

Услышав такую команду, немец резко поворачива­ется и столбенеет. Николай тоже с любопытством рас­сматривает фрица. Но вот у того испуганно округляются глаза, и фриц дико кричит. Не выдержав, я отталкиваю Николая, чтобы вскочить в узкий ход ячейки, но Еро­феев неосторожным движением выбивает из моей руки кинжал. Не знаю почему, прежде всего я наклоняюсь и шарю в пыли, чтобы найти его. Но пока мы с Николаем мешаем друг Другу, фриц, опомнившись, хватается за автомат, висящий на груди. Я успеваю выстрелить в ноги немца, и он валится, как Мешок с картошкой, на спину Ерофеева. Николай тут же убегает по траншее.

Вместо того, чтобы бежать следом, я продолжаю искать кинжал. В то же время неподалеку стучит авто­матная очередь. К счастью, она проходит вскользь и только снимает с меня сзади одежду. В первую мину­ту мне становится стыдно. Прикрывая руками обширную дыру в брюках, кричу Верьялову: отходить!—но он ждет меня, стреляя из автомата по немцам.

Бежим по ходу сообщения. Достигнув места, где не­сколько минут назад влезали в траншею, кубарем скаты-

PAGE183

ваомея по склону сопки и укрываемся за выступом ска­лы. Там уже тяжело дышат около пленного Ерофеев и Ромахин. Успеваем в обрез — тут же начинают гус­Ю рваться мины. Две часа фрицы не дают нам высунуть

носа.

Пленный стонет и вздрагивает от разрывов. Кое-как перевязали его раны, и «язык» понемногу стал успокаи­ваться, поняв, что нужен живым.

Еще через два часа немец был доставлен нами на высоту Орлиное гнездо.

Связавшись по телефону со штабом полка, мы доло­жили о выполнении задания и о потерях: двое развед­чиков из группы прикрытия, попав под минометный огонь, были убиты и трое легко ранены.

Командир дивизии генерал-майор Худалов объявил нашему полку благодарность за взятие «языка». Весь личный состав взвода был представлен к боевым награ­дам. Это в какой-то мере вернуло взводу разведки сла­ву, порядком подорванную весенними неудачами.

Несколько дней после операции мы изучали новое Автоматическое оружие, затем снова начали выходить за

передний край и чаще всего с девчатами-снайперами, которые довели свой общий боевой счет до трех десят­ков убитых гитлеровцев.

Однажды мы выходили за передний край всем взво­дом. В головной дозор в паре с Димой Ивановым я на­значил Петра Шестопалова, высокого, несколько не­уклюжего парня, пришедшего во взвод зимой, когда мы с Власовым выполняли задание на Донском фронте.

Разведчики прозвали Шестопалова Рашпилем и не столько за рябое лицо, сколько за неровный колючий характер. Но ребята прощали ему многие грубые вы­ходки и резкость, потому что знали: мать и две сестренки

PAGE184

Петра замучены фашистами на Украине. Рашпиль был единственным, кого, не разыгрывали во взводе, хотя причин для того, чтобы посмеяться над ним, было мно­жество. Он, например, как гоголевский Плюшкин, копил всякую мелочь, начиная от завалявшегося сухаря и кон­чая сахаром в махорочной крошке.

Так вот, когда я назначил Шестопалова в головной дозор, он во всеуслышание заявил:

— Ни в какой дозор я не пойду.

— Почему?

— А кто будет охранять меня?

Секунду спустя фигура Рашпиля уже замелькала между кустами: он увидел, что я расстегиваю кобуру пи­столета. Позднее мы узнали, что Шестопалов явился прямо к полковнику Каширскому и попросился в любую стрелковую роту.

Узнав, в чем дело, полковник тут же дал Рашпилю десять суток гауптвахты. Петр отбыл наказание и, явив­шись в большую землянку, сразу высыпал на стол со­держимое своего вещевого мешка, давая понять, что виноват и отныне начинает новую жизнь.

— Берите, ребята, ешьте…— объявил он и улегся на свое место. Видно было, что парню стыдно и очень жаль продуктов, хотя бы и попорченных.

К столу подошел Ромахин. Он поочередно брал в ру­ки тот или иной предмет, показывал его для всеобщего обозрения, цокал языком и пытал у Шестопалова:

— Неужели, Потро, все это ты отдаешь нам?

— Отдаю,— хмурился тот.

— И бесплатно, за так?—не унимался связной.

— За так,— кивал Петро.

Раздался такой хохот, что земля посыпалась из ще­лей настила. Заметив меня, Рашпиль вскочил и по всей

PAGE125

форме доложил, что без нас ему некуда податься, он просит оставить его во взводе и дает слово оправдать доверие.

Петр Шестопалов стал неплохим разведчиком, но ко­пить съестное продолжал. Такое, говорят, превращается в привычку, если человеку пришлось хоть раз в жизни долго быть наедине с голодом.